Шрифт:
1. Кому нора, а кому и дыра…
Мне достался кот. Старший брат к своей усадьбе близ Рублевки получил уютную двухэтажную виллу на Юго-западе и новенький синий «Опель» престижной модели, среднему достался дом на побережье, естественно, Испании и еще один в Буэнос-Айресе. Что ж, они знали, где почесать у тетки.
А мне, невежде, достался черный кот, плюс — стал бы я за ним ездить, — особняк в деревне, в котором он проживал. В последний, оказавшийся относительно упорядоченной грудой досок, прикрытой прогнившим толем, я не пошел — побоялся вымазаться, да и обрушиться от свежего осеннего ветерка он мог только так. Постояв посередине единственной сотки и поглазев на буйство беспризорной природы, я удрученно развел руками и пошел на станцию. Большой, уверенный в себе черный кот, потом я назвал его Эдгаром, вошел в электричку следом, и мне не хватило духа выбросить его
Мне, намеревавшемуся сладостно поплескаться в философской книжке Кьеркегора, стало не по себе, вспомнился «Черный кот» Алана Эдгара По. Я воочию увидел обезумевшее животное, случайно замурованное в стену вместе с трупом женщины, животное, страшно щерящееся, сидя на раскроенной топором голове. Брр!
— Недобрый знак, что-то меня ждет, — подумал я. — Он навязывается мне, как кот Эдгара По навязался своему хозяину.
В приметы я начал верить недавно, а именно с тех пор, как пару месяцев назад шел на службу и прямо передо мной брякнулся на асфальт здоровенный ворон, черный, как смоль. Несколько секунд он лежал, глядя на меня с ужасом, затем испустил дух. На работе, в курилке, я, все еще находившийся под впечатлением увиденного, спросил коллегу, известного знатока черной магии, астрологии и народных примет, что этот эпизод может мне предвещать. Он, посмотрев сочувствующим взглядом, сказал, что, скорее всего, в ближайшем будущем меня, либо моих ближайших родственников ждет что-то нехорошее, вплоть до летального исхода, ибо примерно та же история случилась с Александром Македонским перед самой его смертью от цирроза печени.
И что вы думаете? Коллега оказался прав!
Через неделю тетка Виктория, молодая еще восьмидесятилетняя женщина, внезапно занемогла, гуляя с молоденьким гаучо по морскому бережку Аргентины, и через неделю угасла в расцвете коммерческих сил (их бы мне наследовала, не кота). И вот, вследствие этой смерти, предсказанной вороном, этот кот, черный, как смоль, сидит и смотрит на меня, как на свою законную собственность.
Как тут не поверишь в приметы?..
Надо сказать, тетка была права, так несимметрично разделяя наследство — среди близких родственников я слыл непутевым, и слыл, по крайней мере, с первого класса. Почему? — спросите вы? Да потому что держал в доме трех лисят, приобретенных в зоомагазине вместо школьных завтраков, в саду рыл норы и пещеры, вместо цветных йогуртов обожал сгущенное молоко и систематически являлся домой с двойкой по чистописанию, а также с расквашенным носом и синяком на глазу, а то и на двух. Родители не знали, что получал я кулачные травмы, защищая братьев, учившихся во втором (средний брат), и в третьем классе (старший). Они молчали, и я становился в угол или лишался сладкого, но, тем не менее, на следующий день или неделю, увидев, что бьют «ябеду», то есть среднего брата, или «задаваку» — старшего, закрыв глаза, бросался со сжатыми кулаками на ребят, ничего кроме уважения, у меня не вызывавших. Братья всегда ходили чистенькими и умненькими, боялись червяков и ангины, любили обклеиваться пластырями телесного цвета и расцвечиваться зеленкой, говорили «добрый день, милая тетушка» и «ах, тетушка, как вы умны», дарили ей самодельные оды («Тетя Вика, вы как клубника») и рисунки маслом на холстах, на два порядка уступавшие обезьяньим (Ах, ах, как талантливо, как свежо, как искренне», — расцветала тетка), а я, чумазый, с распущенными шнурками, выращивал в огороде репу, чтоб как в сказке вытянуть всей семьей, и, увидев тетушку, замечал, что «надо больше двигаться, а то скоро в эскалаторе застрянете со своей фигурой». Папа мой (в памяти он всегда сидит в плетеном кресле с многостраничной газетой, полной таинственных диаграмм и таблиц), когда я прибегал к нему с чудесным махолетом, собственноручно изготовленным, но почему-то не желавшем летать, смотрел на меня, как на доморощенного Иванушку Кулибина, не читающего газет, и потому не знающего, что на Западе все давно изобретено и все давно летает, и потому не стоит ничего придумывать, а надо просто вынуть бумажник и купить то, что хочется или нужно. Мама моя меня любила (и по-прежнему любит), но как дичка, плоды которого никому не пригодятся.
В конечном счете, умные мои братья то так, то сяк, стали выглаженными юристами-экономистами не-сунь-палец-в-рот, а я, глупый, с репой, махолетом и какими-то не такими мозгами — геологом. Да, геологом, всю молодость проишачившим в тайге, горах, пустынях и прочих негостеприимных местностях, и потом написавшим диссертацию, не принесшую никаких дивидендов, кроме четырех точек, того же количества букв и одного тире, образующих
Человек, понявший это (и многое другое), естественно, не может обойтись без пары стаканчиков на сон грядущий. Конечно, пара стаканчиков не смогла бы подвигнуть меня на удаление пронзительно уничижающего котиного глаза при помощи перочинного ножичка, как сделал это герой Эдгара По (который, кстати, был горьким алкоголиком), но чем черт не шутит? Ведь ежедневная пара стаканчиков — это счастливая семейная пара, весьма склонная к размножению.
Нет, я не алкоголик, не подумайте — не было у меня в родне алкоголиков, и пока не параноик. Но этот кот… Как только я его увидел, в меня вошло понимание, что явился он по мою жизнь, явился, чтобы сунуть ее себе под хвост, сунуть нагло и насильственно.
И еще кое-какие обстоятельства не позволяли мне иметь кота: во-первых, мне иногда кажется, что в прошлой жизни я был лисицей, а они принадлежат семейству псовых. А во-вторых, я сам — Кот, и не просто Кот, а Трижды Кот, ибо являюсь вдобавок Рыбой. А двум котам, если, конечно, они душевно здоровы и не стерилизованы, никак не ужиться на одной территории. И поэтому, расположившись удобнее, я стал думать, как избавиться от навязчивого наследства, вне всякого сомнения, намеревающегося пометить в личную собственность меня самого и единственное, что у меня есть — мою территорию, мою уютную квартирку, мое второе я. В том, что от наследства придется избавляться — грубо и насильственно — сомнений не было: лишь хитрое и злонамеренное животное могло незамеченным сопроводить жертву до станции, а ведь до нее я шел километров пять, шел, любуясь видами, в том числе и остававшимися за спиной.
И еще кое-что подталкивало меня к решению проблемы насильственным путем. Это кое-что было убеждением, что не кот, завещан мне, а я коту.
— Хорошо, что в дом не пошел, — подумал я, пристально посмотрев на животное, продолжавшее сверлить меня глазами. — Если бы пошел, точно увидел бы на кухонном столе записку, заверенную нотариусом, записку примерно такого содержания:
Милый Эдгар!
Я до сих пор сержусь, что ты не поехал со мной в Аргентину. И потому из вредности своей душевной (ты же знаешь, я всегда была бякя), завещаю тебе своего племянника, Евгения Евгеньевича Смирнова или Карабаса (так я называла его, за своевольный нрав и неосмотрительные поступки). Будь с ним построже и присматривай пристально — он, как и ты, форменный кот и лиса, к тому же еще и разгильдяй.
Целую тебя в сладкий носик. Если можешь, прости за измену.
Мур-мур-му, твоя Киска Вика.
P.S.
Сегодня шла по пляжу с мальчиком, и показалось — ты перебежал нам дорогу…
Всмотревшись в воображаемое письмо, я увидел под текстом дату смерти тетки. Взгляд мой, став убийственным, впился в уверенно-вальяжное животное с намерением установить его слабые и сильные свойства.
«Голова круглая, большая, из петли не выскользнет, — отмечал я. — Шея толстая, упитанная — ей предстоит стать много тоньше.
Тело мускулистое — представляю, как оно повиснет окоченевшей на морозном ветру половой тряпкой.
Ноги, то бишь лапы…
Что это такое?!
Лапы у кота были не иссини черными, как тело, но коричневыми, шерстка на них была длиннее, и потому мое достояние казалось обутым в сапоги.
— Да ты в сапогах! — залился я смехом. — Это ж надо! Да еще, кажется, шестипалый!
Я пересчитал пальцы кота — он отнесся к этому великодушно, то есть подал мне одну лапу за другой. Пальцев оказалось 26!
— Да ты мутант батенька… — проговорил я, закончив с арифметикой. — Насколько я знаю, кот, попавший в книгу рекордов Гиннеса, имеет на один палец меньше. Кот-мутант! Черт, разве могло что-нибудь другое упасть на мою голову, после той вороны…
Набожная на вид женщина в золотых очках, дремавшая через сидение напротив, очнулась от поминания черта и посмотрела неодобрительно. Девушка из породы мобилов, сидевшая рядом с ней, оторвалась на секунду от своего телефончика. Кот пошевелился, как бы ослабляя хватку удавки, и сказал «мя-я-у» со смыслом: «Ну, мутант. А что?». И улыбнулся потом, открыто и доброжелательно. От этой улыбки мысленная веревка, сжимавшая его шею, мигом исчезла, и он показался мне уже не исчадием ада, злонамеренно свалившемся на голову, а свойским парнем, с которым легко идти по жизни.