Котелок дядюшки Ляо
Шрифт:
Подошел мужчина, призывавший не забывать свою веру. Приходской активист, он быстро вычислил во мне чужого и интересующегося. Мы познакомились. Звали его Имре Пеняжко. Мы, говорил он, не различаем: католик или григорианин, мы говорим — «армянин». В Будапеште есть армяне с армянскими именами и владеющие языком. Сам, правда, он их не знает. Но об этом рассказывал ему ксендз здешней польской католической церкви отец Лисинский. Он тоже, кажется, армянин, во всяком случае, прекрасно говорит по-армянски и, естественно, по-венгерски: отец Лисинский — очень интеллигентный человек.
Мы долго говорили с ним во дворе, а рядом с нами у ворот две пожилые женщины
Имре Пеняжко проводил меня до трамвая. Он поинтересовался, не был ли я в Карабахе. Как там? Я сказал ему, что по-армянски Карабах будет Арцах. Он повторил это слово несколько раз и попросил записать его латинскими буквами.
Имре Пеняжко не знал точно, откуда их предки пришли в Венгрию, но предполагал, что из Турции. Впрочем, наверное, не все. Большое количество славянских фамилий — Пеняжко, Гужик, Плужик, Лисинский — показывает, что существенную часть своей истории они провели в славянских странах. Скорее всего, в Польше.
Потом уже, порывшись в литературе, я пришел к выводу, что так и есть. Но что еще интереснее, большая часть их предков говорили ко времени прихода в Польшу и тогдашнюю Литву на том же языке, что и предки Адаса Якубаускаса и Аласа Баранаускаса, — на тюркском.
В XIV веке множество армян из Крыма переселилось в Польшу. Здесь они долго сохраняли тюркский язык — куда дольше, чем татары, но впоследствии, когда их церковь вступила в унию с римско-католической, совершенно ополячились и в языке, и в именах. После раздела Польши часть ее вошла в состав Австро-Венгрии, и пути этой части армянского народа пролегли дальше на Запад, по всей огромной империи.
Я написал «часть армянского народа», но разве нельзя было сказать «часть венгерского народа»? Наверное, можно. Венгерский ведь народ слился из самых разных этнических ручьев: угро-финны и славяне, немцы и половцы, осетины и армяне. Этот последний ручеек совсем маленький, но и по сей день сохраняет свою окраску.
А татары Польши, Литвы, Белоруссии? Часть какого народа или народов — они?
Я назвал мои размышления «Этнографической задачей с вариантами ответов». У меня нет ответов: речь идет о слишком тонкой материи. Любые ответы на любую этнографическую задачу есть только у тех людей, перед которыми эта задача поставлена. Как ни мала была бы их численность.
Глава XV Две столицы паприки
Мы не решили задачу в предыдущей главе. — Попробуем решить другую, заглянув в тарелку с кашей. — Кстати, «гуляш» — это не суп и не второе, а человек с усами
Предыдущую главу об этнографической задаче я завершил грустной констатацией: «У меня нет ответа». Ниже я расскажу о другой задаче, на которую попытался найти ответ, хотя к арифметике эта задача не относится: это все та же этнография. Речь идет о происхождении венгерского этноса, о его этногенезе, если говорить научно.
Условия задачи таковы: дан этнос, язык которого совершенно чужд языкам его соседей. Убедиться в этом не трудно, стоит лишь взглянуть на карту Южной и Восточной Европы. Среди довольно понятных славянских топонимов вроде «Нови-Сад» или «Топольчаны», немецких, менее понятных, но несомненно европейских, а также пышных румынских, с многочисленными «де» и «де ля» сразу бросаются в глаза трудно читаемые «Балмазуйварош» или «Ходмезёвашархей». Правда, и они перемежаются такими, как «Чорна», а то и «Вишеград».
О венгерском языке и его непонятности любят рассказывать соседи. И не только: слава о его трудности разнеслась далеко за пределы Венгрии. Сам я, помнится, преподавая этот, с моей точки зрения, приятный и логичный язык, любил пугать курсантов на первом дне занятий словом visszajohetetlens'egemrol, которого вообще-то в словарях нет, но я сконструировал его сам строго по правилам венгерской грамматики, и любой венгр его сразу понимал и воспринимал как должное. В него влезает почти целая наша фраза, и значит оно: «О моей невозможности вернуться». Курсанты, помнится, бледнели, и на лицах их читалось сомнение: а стоило ли совать голову в такую пасть? Тогда, жалея юношей, я исполнял сочиненный мною же рассказ, наполненный словами «жир», «сено», «шапка», «шуба». Я показывал, как беру в руки «лопат», лью из «ведера» воду, выхожу на «удвар» и ставлю на бумагу «печеть». Лица молодых людей светлели, и им начинало казаться, что это не так и страшно.
Тут, впрочем, они ошибались, но это уже не входит в тему нашего рассказа, а вот слова я попросил бы запомнить.
Язык мне пришлось выучить потому, что я увлекся этнографией венгров, и до сих пор считаю, что этот язык — одна из самых полезных вещей, которую я в жизни приобрел. Читая венгерские книги — особенно классиков прошлого века, — все время сталкиваешься с идеей о том, что венгры пришли с Востока, что всем в Европе они чужды, с рассуждениями о том, где же находится прародина нации — Великая Венгрия. И отправлялись на поиски прародины: Вам-бери в Центральную Азию, Кереши Чома — в Тибет. Больше тысячи лет назад пришли венгры на берега Дуная, усталые от бесконечного кочевья, и время, когда, завоевав страну, они осели на землю, называется торжественно и немного грустно: «Обретение Родины».
Все ближайшие родственники венгров — скорее по грамматике, но и по многим словам — живут значительно восточнее: мордва и марийцы, финны и эстонцы и — особенно близкие — ханты и манси.
Помнится, о своей особости и восточности (точнее не сказать) любили поговорить студенты-венгры, учившиеся с нами в Московском университете. На вид, правда, в них ничего неевропейского не было, даже наоборот, но несомненная иностранность все равно выделяла их из нашей среды. Кстати, тогда же меня удивила их дружная и резкая реакция на утверждение одного нашего профессора о том, что «венгры принадлежат к желтой (монголоидной) расе».
Бедный профессор! Отличный экономист-географ, он слабо разбирался в антропологии; убежденный интернационалист — не видел ничего плохого в любой расовой принадлежности. Венгры, жарко и непонятно обсудив случившееся, чуть было не побили его — отнюдь не на ученом диспуте, но потом решили потребовать извинений. Но тут дела пошли таким кувырком (дело было в 1956 году), что им стало не до профессора и его теорий.
Профессор был, естественно, не прав. Я убедился в этом, попав впервые в Венгрию в 1967 году. Вокруг было очень много русоволосых людей, голубоглазых, хотя и заметно пониже ростом, чем чехи и немцы, которых я к тому времени повидал немало. Иногда встречались брюнеты — но не больше, чем в любом другом месте. А совсем жгучие брюнеты со смуглой кожей одеты обычно были в национальные жилеты. Они играли на скрипках и цимбалах в цыганских оркестрах.