Коварные пески
Шрифт:
— О ком вы?
— О загадочно исчезнувшей женщине. Вас бы удивило, если бы в один прекрасный день она вдруг появилась, и оказалось бы, что все произошло… Ну, скажем, из-за ее рассеянности. Кстати, ее исчезновение привлекло сюда множество людей, этого бы не сделали никакие археологические находки.
— Не думаю, что тут кроется намерение произвести сенсацию. Уверена, у нее не было подобных планов.
— Почему вы так уверены?
— Я… полагаю, она не из тех людей, которые способны на такое.
— У вас доброе
Он начал рассказывать мне о сделанных здесь археологических находках, и у меня создалось впечатление, что он очень хорошо о них осведомлен. В особенности он отметил мозаичный пол. Краски мозаики сохранились такими яркими, что вряд ли, по его мнению, есть нечто подобное где-нибудь еще в Британии. И тут я необдуманно сказала:
— Этому помогло покрытие из льняного масла и открытый солнечный цвет. — Я бессознательно повторила слова Роумы. — Хотя, конечно, цвета были бы еще ярче, если бы находились под лучами тропического солнца.
— Какие у вас познания! — удивился Нейпьер. Вот еще одна моя оплошность. Этот человек странным образом лишает меня самоконтроля. Он улыбнулся, и я увидела блеск его ослепительно белых зубов, поражавших не меньше, чем ярко-голубые глаза на его смуглом лице. — А вы, случайно, не скрытый археолог?
Я рассмеялась… довольно натянуто.
— Может, вы приехали сюда с какой-то тайной миссией? — продолжал допытываться он. — Не собираетесь ли вы тайком выбираться по ночам и производить раскопки в фундаменте нашего дома?
У меня опять мелькнула мысль:» Вероятно, он все знает. Если это действительно так, что он предпримет? Он убил своего брата. А Роума? Какое отношение он может иметь к исчезновению Роумы?
Я постаралась сказать как можно спокойнее:
— Если бы вы хоть чуть-чуть разбирались в археологии, вы бы сразу поняли, что я почти ничего в ней не смыслю. А то, что льняное масло и солнце обладают свойством сохранять цвет, — это общеизвестно.
— Не могу согласиться. Лично я этого не знал. Но, возможно, мои познания слишком ничтожны по сравнению с другими.
Перед нами уже возвышались мощные стены дома, выглядевшие необыкновенно величественно на фоне голубого неба.
— В одном моя семья похожа на древних римлян, — сказал Нейпьер. — Мы тоже умели выбирать место для строительства дома.
— Да, дом великолепен, — согласилась я.
— Я рад, что наше обиталище вызывает у вас одобрение.
— Вы, должно быть, гордитесь тем, что принадлежите к такому дому.
— Я бы предпочел говорить, что дом принадлежит нам. Вы, наверное, представляете себе, какие необыкновенные истории могли бы поведать эти стены. Вы романтик, миссис Верлейн.
Опять Пьетро. Его слова! «Ты — романтик при всей своей кажущейся приземленности…» Неужели это проявляется так сильно, несмотря на то, что после смерти Пьетро я прилагаю столько усилий, чтобы избавиться от этого своего свойства.
— Но на самом-то деле это даже благо, — продолжал Нейпьер, — что камни молчат. Они бы могли такое поведать, что повергло бы вас в смятение. Но вы ведь верите во все лучшее в людях, миссис Верлейн?
— Я стараюсь, но до тех пор, пока со всей очевидностью в них не проявляется худшее.
— Философ и музыкант в одном лице! Какое милое сочетание!
— Это насмешка?
— Иногда бывает очень приятно посмеяться. Но я даже и не надеюсь, что ваше благожелательное отношение к людям распространяется и на меня. Когда знак зверя обнаруживается с такой очевидностью, даже самым добросердечным философам ничего не остается, как принять это как факт.
— Знак зверя?
— Ну, да! Ведь я был клеймен им. Когда убил брата. — Нейпьер приложил ладонь ко лбу. — Он здесь, понимаете. И никто не сомневается, что он на мне. И вы тоже не станете сомневаться, миссис Верлейн, стоит вам только пристальнее взглянуть. Но даже если вы его и не увидите, множество людей вам на него укажут.
— Не надо так говорить, — остановила я его. — В ваших словах слишком много горечи.
— Неужели? — он широко раскрыл глаза и рассмеялся. — Нет, в них — реальная оценка. Вы еще это поймете. Если хоть раз человека заклеймят знаком зверя — только чудо может снять этот знак.
Вдали морская гладь сверкала в лучах полуденного солнца. С высоты холма, где располагался дом, был виден городок, его улицы, казалось, уходили прямо в море.
Никто из нас двоих не сказал больше ни слова. Мы расстались во внутреннем дворике, и я поднялась к себе в комнату, растревоженная этой встречей.
Ближе к вечеру, когда у меня выдался свободный час, я вышла в парк. Теперь я уже хорошо его знала. Мне очень нравились и его лужайки, и цветники, но любимым местом оставался окруженный стеной маленький садик, на который я случайно набрела в первый день. Одна сторона стены была покрыта диким виноградом с зелеными плотными листьями, и я представляла себе, как вспыхнут они пурпуром под лучами осеннего солнца. В этом укромном саду царило спокойствие и умиротворенность. Здесь я могла прийти в себя после встречи с Нейпьером в домике Роумы.
Несколько минут я просидела на скамейке у пруда, глядя на белоснежные лилии, как вдруг почувствовала, что я не одна.
У зеленой изгороди в дальнем конце садика стояла мисс Стейси. Она держала себя так тихо, что я не сразу ее заметила. На ней было зеленое платье, которое казалось частью тех кустов, у который она замерла. Мне стало не по себе, когда я представила, что она, вероятно, наблюдала за мной те несколько минут, что я провела на скамейке.
— Добрый день, миссис Верлейн, — воскликнула она весело. — Это ваше любимое место. Я знаю.