Ковер-самолет (журн. версия) Иллюстрации Е.Медведева
Шрифт:
Глава пятнадцатая
На обратном пути я невесело задумался и не сразу заметил, что летим не очень быстро. А когда заметил, хотел разогнать ковер-самолет. Но он слушался неохотно: видимо, Виталька прочно управлял им.
— Скорее, — сказал я. — Зря теряем время.
— Ты же раздетый. Тебя ветром просквозит…
— Не просквозит, воздух теплый. Давай…
— Ага, «давай»! — ворчливо откликнулся он. — Ты и так уже сипишь от простуды.
Но я сипло говорил не от простуды. У меня от слез в горле
— Это потому, что зареветь хочется.
— Ну и пореви, — понимающе сказал Виталька.
У меня глаза уже были мокрые, но я сдержался и даже улыбнулся:
— Не буду. Ковер намокнет.
Я знал, что Виталька тоже улыбнулся, хотя и не видел его лица. Он сидел впереди, свесив ноги, а я лежал за ним и затылком упирался в его спину. Спина была худая, и даже сквозь толстый свитер я чувствовал острые Виталькины позвонки. Густой лесной воздух обтекал меня, как река, и только по его движению можно было ощутить скорость. Белые июльские облака были надо мной неподвижны. Солнце зажигало у меня на мокрых ресницах радужные круги, и я часто моргал, чтобы не мешали смотреть на облака. Но скоро ветер высушил ресницы.
— Жалко собаку, да? — не обернувшись, сказал Виталька.
— Ага, — прошептал я.
Если разобраться, то велика ли беда? Ну, умерла собака. Старая, почти незнакомая. Чего тут горевать? Плакать можно, когда настоящее горе. А такое горе у меня было: когда в больнице сказали про отца…
Я тряхнул головой: улетайте прочь, все горькие мысли!
— Не дергайся, — сказал Виталька. — Ты мне затылком всю поясницу раздолбил.
— Бедная поясница, — вздохнул я и сел по-турецки. Положил перед собой ключ, который до этого не выпускал из ладоней.
Ключ был сантиметров двадцать длиной. Шестигранный, как у толстого карандаша, стержень, кольцо с завитушками, и бородка со сквозным узором. И рыжие, как веснушки, пятна ржавчины.
Тяжелый ключ. Недаром его рядом с гирей повесили…
У измученной собаки, наверно, не хватило сил в последний раз подтянуть эту тяжесть — гирю и ключ. Собака легла под часами и не поднялась… А часы молчали… И сейчас молчат в совершенно пустом и никому не нужном доме.
Это плохо, если дом никому не нужен. Пока он был нужен собаке, это был все-таки дом, а сейчас неизвестно что…
И плохо, когда часы не идут, хотя могут идти…
Опять! Чтобы разогнать тоскливые мысли, я стукнул себя ключом по ноге. Виталька опять оглянулся.
— Дай-ка, я его в карман суну. А то уронишь.
— У тебя карманы всю жизнь продырявленные, — сумрачно сказал я. Расстегнул пряжку и надел ключ на поясок. — Так надежнее.
— Ой, какие мы балбесы! — воскликнул Виталька. — Мы же не проверили!
Он вытащил серебряную бумажку с оттиском скважины.
Мы приложили конец ключа к отпечатку.
— Вроде бы подходит, а? — удивленным шепотом сказал Виталька.
— Ну и что? Это снаружи подходит. А думаешь, внутри повернется?
Ключ повернулся.
Самое удивительное, что повернулся без натуги и скрежета. Мягко и бесшумно, будто замок недавно смазывали.
Мы с Виталькой переглянулись — не обрадованно, а скорее с испугом. Потом взялись за медное кольцо на двери и потянули. Дверь отошла тяжело, но без задержки и скрипа.
Перед нами словно вздохнул проснувшийся великан — дверь была как темная пасть, и оттуда качнулся нам навстречу сумрачный влажный воздух.
Мы постояли на пороге. Потом я шепотом спросил:
— Ну, идем?
Виталька кивнул, оглянулся, погрозил кулаком Ветке и шагнул в полумрак. Я — за ним.
Ветка осталась в засаде, в лопухах и репейниках у монастырского дома.
Нам нужна была засада. Охрана. Потому что многое было непонятным и начинало казаться опасным. И вот из-за чего…
Накануне мы прилетели домой рано, без приключений. Тетя Валя даже не начинала еще волноваться. Казалось бы, надо радоваться. Но Виталька ходил сумрачный. И сказал наконец:
— Не нравится мне это…
— Что?
— Да эти, из музея. Чего этот Федя все время бледнел и заикался? И не похож он на альпиниста.
Я обеспокоенно задумался. И правда не похож.
— У тебя пятнадчик есть? Для телефона, — сказал Виталька. (Не забывайте: деньги были не те, что сейчас, и в автомат требовалось опускать пятнадцать копеек.)
У меня, к счастью, нашлась в нагрудном карманчике монетка — сдача от вчерашнего эскимо.
Виталька, ничего не объясняя, повел меня на перекресток, там стояла телефонная будка. Он нажал кнопку спецвызова, набрал 09 и спокойно попросил:
— Пожалуйста, телефон городского музея… Спасибо.
Я всегда завидовал, как он умеет разговаривать по телефону. Сам я сразу робел и начинал сбиваться.
Виталька опустил монетку и завертел диск. Я начал догадываться.
— Думаешь, там еще работают? Уже восемь часов.
— Это музей, а не контора, — сказал Виталька.
И оказался прав: телефон ответил.
— Здравствуйте, — сказал Виталька голосом отличника-активиста. — С вами говорят из кружка юных краеведов. Скажите, пожалуйста, нельзя ли позвать к телефону младшего научного сотрудника… Простите, я не знаю фамилии, его зовут Эдик.
Виталька отодвинул от щеки трубку — так, чтобы я услышал ответ. В трубке задребезжал далекий голос, и мне сразу представился седой старичок в черной академической шапочке.
— Простите, молодой человек, но вы, очевидно, ошиблись. Сотрудника с таким именем у нас нет…
— Извините, он такой темноволосый, — заторопился Виталька. — И нос у него такой… с горбинкой…
— Нет-нет, — продребезжал телефон. — Вы заблуждаетесь. А из какой вы школы?
— Из десятой, — наобум брякнул Виталька и повесил трубку. Повернулся ко мне.