Ковпак
Шрифт:
Установил строжайшую дисциплину, не старорежимную — за страх, а подлинно народную — за совесть. Затем ухитрился, втайне, разумеется, от «комитетчиков», провести с отрядом настоящее учение. Придирчиво и дотошно проверил все наличное оружие. Разбил бойцов на группы, каждой поставил и растолковал боевое задание. Убедился, что все свои задачи усвоили и никто ничего не напутает. Шутка ли сказать: бойцам, хотя и старым служакам, впервые предстояло идти в бой под командованием не профессионально обученных офицеров, а всего лишь бывшего ефрейтора! Однако никто в успехе не сомневался, люди поверили в своего командира, а вера эта
В намеченную Ковпаком и Бородаем ночь все свершилось точно по плану. Без единого выстрела партизаны захватили почту, телеграф, здание волостного правления, незаметно окружили казарму стражи. По-пластунски, неслышно Ковпак подполз к входной двери и мгновенно, не дав и пикнуть, обезвредил часового. Бойцы взяли на мушки все окна и дверные проемы.
Бородай скомандовал:
— Оружие выбросить на улицу в окна! Самим выходить во двор с поднятыми руками! И не вздумать чего!
Ошеломленные внезапностью нападения, не разбирая спросонок, что, собственно, происходит, стражи власти и порядка послушно расстались с винтовками, наганами, саблями. Так же послушно вышли с поднятыми руками во двор.
От имени народа бойцы Ковпака и Бородая не менее решительно разделались и с «общественным комитетом». Его попросту разогнали — вот и все. Бородай так заявил опешившим «комитетчикам»:
— Ваша власть приказала долго жить, господа хорошие!
— Аминь! — кивнул Ковпак с таким выражением скуластого лица — постно-притворным, какое бывает у присутствующих на похоронах, если покойный принадлежал не к лучшим мира сего.
И оба неудержимо рассмеялись…
Красные партизаны Ковпака и Бородая стали первыми представителями Советской власти в Котельве. Они и созвали, ударив в набат, общий сход всей слободы, когда узнали, что решил I Всеукраинский съезд Советов, состоявшийся в декабре семнадцатого года в Харькове.
Съезд приветствовал победу Октября. Одобрил внешнюю и внутреннюю политику большевиков и первого в России Советского правительства во главе с Лениным. Принял резолюции «Об организации власти на Украине» и «О самоопределении Украины». Торжественно провозгласил Украину республикой Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Постановил немедленно ввести «полную согласованность в целях и действиях» с Советской Россией и другими частями бывшей империи Романовых, где образуются Советские республики.
Съезд решил, что отныне Украина и Советская Россия будут связаны федеративными узами, и поручил новоизбранному ВУЦИКу немедленно распространить на территории Украинской Советской Республики все декреты и распоряжения Советского рабоче-крестьянского правительства Российской Федерации. В том числе, конечно, и Декрет о земле, написанный лично Лениным и принятый еще 25 октября II Всероссийским съездом Советов, декрет, положивший конец вековой власти господ над кормилицей людской — землей.
Господская собственность на землю отменяется! Вместо нее провозглашается всенародная! Все бесплатно будут владеть ею — только сам на ней трудись. Украинский крестьянин должен был стать полновластным хозяином 16 миллионов гектаров пахотной земли: и помещичьей, и казенной, и удельной, и церковной.
Привлеченные набатным боем, поспешили котельвинцы на слободскую площадь. Толпа собралась огромная — до десяти тысяч человек. Трибуну соорудить не успели, вместо нее поставили посреди площади обычный крестьянский воз. Первым на «трибуну» поднялся, а вернее взобрался, Бородай. По обычаю скинул с головы видавшую виды солдатскую папаху и поклонился народу. На площади сразу воцарилась тишина.
— Люди! Товарищи! Прошу всех вас, пусть никто и слова не пропустит из того, что услышит здесь, потому что такое один только раз бывает, с тех пор, как мир стоит, еще не было….
Комиссар говорил о революции, о партии большевиков, о Ленине, о мире, о земле. Закончил — словно бомбу взорвал на площади:
— Так вот, мужики, поручено мне Советской нашей властью объявить здесь, в Котельве, объявить вам, трудящемуся люду в слободе, что по декрету, принятому Советской властью, от сегодняшнего дня вся земля пахотная, да угодья, да все прочее отныне есть добро общее, наше, народное. А потому мы, как хозяевам и положено, должны беречь это добро, как свои глаза.
Закончив свою речь, Бородай передал слово Сидору Ковпаку, который избран уже был председателем земельной комиссии. Сидор тоже обнажил голову перед народом и постоял так некоторое время молча, держа в прижатой к поясу руке армейский свой картуз, хоть и с облупившимся от холодов и зноя козырьком, но удивительно сохранившийся, по-крестьянски хозяйственно береженный. Очень волновался Сидор, не оттого, что стоял на виду тысяч людей, но от сознания высокой ответственности за каждое свое слово…
Речь его была короткой. Он просто предложил: немедля наделить землею, инвентарем и тяглом самых горемычных в слободе — вдов и сирот. Следом за ними — всех остальных, как велит закон.
Площадь заклокотала. Множество голосов слилось в единый гул. Ковпак стоял на возу твердо, уверенно, внешне спокойный. Но на душе у него было тревожно: «А потрафлю ли целой Котельве? Все ли так смогу, как люди хотят?» Многие годы спустя Сидор Артемьевич не раз возвращался к тому бурному дню, когда он впервые понял в полной мере, что это такое, когда весь спрос — с тебя, а иначе — зачем ты нужен?
И через сорок лет темнели гневом глаза старика, когда он вспоминал то, что из головы не выкинешь. А произошло тогда, в частности, вот что.
Волостному ревкому, избранному после разгона «общественного комитета», нужны, конечно, были и грамотные люди. Вот почему и доверила слободская беднота учителю Федченко быть одним из членов ревкома. Тому самому Федченко, который некогда директорствовал в школе, где одолевал грамоту и подросток Сидор Ковпак. С той далекой поры и запомнился ему этот в общем-то неплохой человек, простого люда не чуравшийся, чем мог помогавший голытьбе. Не знали еще люди, что этот сельский интеллигент был им все-таки чужой, потому что не порвал всех нитей, привязавших его к имущим классам, потому что в глубине души он в народ не верил…
Когда Федченко взял слово, его поначалу слушали внимательно и уважительно, но чем дольше он говорил, тем мрачнее становились люди… Федченко был меньшевиком-соглашателем, и это определило его позицию. Он признавал, что землю у помещиков и кулаков надо отобрать, спору нет, но вот делить пока нельзя, не сумеет народ это сделать как следует. Другое дело, если создать, к примеру, особый комитет, а тот комитет пригласит землемеров, а землемеры все и сделают, то есть не все, но измерят землю и скажут, что делать дальше…