Кожаный Чулок. Большой сборник
Шрифт:
— Я надеюсь, сэр, что дочь моя сделает разумный выбор, и мне кажется, она уже склонна предпочесть Следопыта. Впрочем, я предоставляю ей полную свободу, хотя считаю непослушание почти таким же тяжким преступлением, как открытый бунт.
— Как только прибудете на место, тщательно проверьте и просушите все боевые припасы. Они могут отсыреть на озере. А теперь еще раз прощайте, сержант! Остерегайтесь этого Джаспера и в трудную минуту советуйтесь с Мюром. Через месяц жду вашего возвращения с победой.
— Прощайте, ваша честь! Если со мной что-нибудь случится, я уверен, майор Дункан, что вы защитите доброе имя старого солдата.
— Положитесь на меня, как на верного друга, Дунхем. И будьте начеку, помните, что вы окажетесь
Сержант с подобающим почтением пожал руку, протянутую начальником, и они наконец расстались. Лунди поспешил в свой фургон, а Дунхем вышел из крепости, спустился на берег и сел в шлюпку.
Дункан Лунди был прав, говоря, как мучительно чувство недоверия. Из всех человеческих чувств это самое предательское по своему воздействию и самое коварное в своих проявлениях; его труднее всего побороть благородной натуре. Когда возникает недоверие, все кажется сомнительным. Мысли бродят в голове, не останавливаясь на чем-нибудь определенном из-за отсутствия фактов, и, уж если недоверие закралось, трудно сказать, какие оно может породить предположения и куда могут завести подозрения, легко принимаемые на веру. То, что раньше казалось безобидным, приобретает оттенок вины, как только попадешь под власть этого тревожного чувства; под влиянием страха и подозрительности любое слово и любой поступок представляются в искаженном виде. И если это верно в вопросах житейских, то вдвойне верно в делах военных и политических, когда сознание тяжелой ответственности за жизнь людей гнете! утративший ясность разум военачальника или политика. Поэтому не следует думать, что, простившись с начальником, сержант Дунхем забыл о полученном наказе. Он всегда очень высоко ценил Джаспера, но теперь и его начал грызть червь сомнения, и он стал колебаться между своим доверием к молодому капитану и долгом службы. Понимая, что отныне все зависит от его бдительности, он пришел к заключению, что ни одно подозрительное обстоятельство, ни одно мало-мальски необычное движение молодого моряка не должно оставаться незамеченным. Естественно, что теперь сержант смотрел на все другими глазами, и он решил принять все меры предосторожности, какие диктовались его привычками, укоренившимися мнениями и воспитанием.
На "Резвом" подняли якорь, как только заметили, что от берега отделилась шлюпка сержанта, которого только и ждали, чтобы отплыть. Куттер повернули носом к востоку. Несколькими сильными взмахами длинных весел, которыми гребли команда и солдаты, легкое судно направили в речное течение, и его медленно понесло от берега. Ветра все еще не было; замерла даже почти неуловимая свежая струя воздуха, повеявшая с озера перед закатом.
На куттере стояла необычайная тишина. Все находившиеся на судне как бы чувствовали, что под покровом ночи они вступают в полосу событий, которые неизвестно чем кончатся: сознание долга, поздний час и таинственная обстановка самого отплытия придавали этой минуте некоторую торжественность. Этому также способствовала и привычка к дисциплине. Почти все молчали, и лишь немногие изредка переговаривались тихими голосами. "Резвый" медленно уходил в открытое озеро, пока его несло речным течением; вскоре куттер остановился в ожидании обычного в это время берегового ветра. Прошло около получаса, а "Резвый" все стоял на месте, неподвижный, как брошенное в воду бревно. Пока совершались все эти незначительные перемены в положении судна, на нем, несмотря на объявшую его тишину, не всюду умолкли разговоры; сержант Дунхем, убедившись сперва, что его дочь и ее спутница находятся на верхней палубе, увел Следопыта в кормовую каюту, где, тщательно закрыв дверь и удостоверясь, что его никто не может подслушать, так начал свою речь:
— Мой друг, прошло уже немало лет с тех пор, как ты стал делить со мной все невзгоды и опасности, таящиеся в лесных походах.
— Да, сержант. Да, это верно. И подчас меня одолевает страх, не слишком ли я стар для Мэйбл. Ведь ее еще не было на свете, когда мы с тобой плечом к плечу уже дрались с французами.
— Насчет этого не бойся. Следопыт. Я был почти в твоем возрасте, когда уговорил ее мать стать моей женой. Мэйбл степенная, рассудительная девушка, и для нее самое важное — характер человека. Например, такой парень, как Джаспер — Пресная Вода, ничего у нее не добьется, хоть он и пригож и молод.
— А разве Джаспер собирается жениться? — просто, но серьезно спросил Следопыт.
— Надеюсь, что нет. По крайней мере пока он не докажет всем, что достоин иметь жену.
— Джаспер порядочный парень, и на воде он за себя постоит. Он имеет право обзавестись женой не хуже всякого другого.
— Скажу тебе откровенно, Следопыт, я привел тебя сюда, чтобы потолковать как раз об этом молодце. Майор Дункан получил известие, которое навело его на подозрение, что Пресная Вода обманщик, продавшийся врагу. Я бы хотел услышать твое мнение.
— Что-то не пойму.
— Я говорю, майор подозревает, что Джаспер изменник, французский шпион и, что хуже всего, будто он подкуплен, чтобы нас предать. Майора об этом известили письмом, и он поручил мне следить за каждым движением Джаспера: он опасается, как бы нам не пришлось столкнуться по его милости с врагом, когда мы менее всего будем этого ждать.
— Сержант Дунхем, и это сказал тебе Дункан Лунди?
— Да, Следопыт, он так сказал. Правда, я не хотел верить ничему дурному о Джаспере, но теперь начинаю думать, что на него нельзя полагаться. Ты веришь в предчувствия, мой друг?
— Во что, сержант?
— В предчувствия. Это вроде тайного предвидения будущих событий. Шотландцы в нашем полку твердо верят в предчувствия, а сейчас вот и я начинаю думать, что их вера имеет основание: уж очень быстро меняется мое мнение о Джаспере.
— Но ведь он говорил о Джаспере с Дунканом Лунди, вот его слова и заронили в твою душу сомнение.
— Нет, не в этом дело. Когда мы говорили с майором, я чувствовал совсем другое и всеми силами старался убедить его, что он несправедлив к парню, но теперь я вижу, что от предчувствий никуда не денешься, и боюсь, что подозрения Лунди имеют некоторые основания.
— Я не знаю, что такое предчувствие, но знаю Джаспера — Пресную Воду с самого его детства и так же верю в его честность, как в свою собственную или в честность Великого Змея, — Однако Змей не хуже кого другого умеет устраивать засады и пускать в ход всякие военные хитрости.
— Это у него в природе, таково все его племя. А против природы никто не устоит, ни краснокожий, ни бледнолицый. Но и Чингачгук не такой человек, его поступки не могут посеять дурные предчувствия.
— Так-то оно так. Да я сам еще сегодня утром не думал ничего дурного о Джаспере. А с тех пор, как у меня зародилось это предчувствие, мне кажется. Следопыт, что парень даже и ходить-то по палубе стал как-то неестественно, не так быстро, как бывало, что он молчалив, мрачен и задумчив, словно человек, у которого совесть нечиста.
— Джаспер никогда не был шумлив. Он говорил мне, что, если на корабле шум, значит, там нет порядка. Так думает и мастер Кэп. Нет, нет, я не поверю никаким наговорам на Джаспера, пока не получу доказательства! Пошли же за своим шурином, сержант, и давай спросим, что он обо всем этом думает. Нельзя лечь спать, если на сердце подозрение против друга, — ведь это все равно, что лечь с камнем на душе. Не верю я вашим предчувствиям!
Сержант согласился, хотя и не видел в этом особого смысла, и Кэпа пригласили на совещание. Первым заговорил Следопыт, глубоко убежденный в невиновности обвиняемого и более твердый в своем мнении, чем его приятель.