Козлиная песнь (сборник)

Вагинов Константин Константинович

Май – сент. 1924

Одно неровное мгновенье…

Одно неровное мгновеньеПод ровным оком бытияСвершаю путь я по пустыне,Где искушает скорбь меня.В шатрах скользящих свет не гаснет,И от зари и до зариВенчаюсь скорбью, и прощаюсь,И вновь венчаюсь до зари.Как будто скорбь владеет мною,Махнет платком – и я у ног,И чувствую: за поцелуй единыйЯ первородством пренебрег.

Сент. 1924

Под чудотворным, нежным звоном…

Под чудотворным, нежным звономИгральных слов стою опять.Полудремотное существованье– Вот, что осталось от меня.Так сумасшедший собираетОсколки,

камешки, сучки,Переменясь, располагаетИ слушает остатки чувств.И каждый камешек напоминаетЕму – то тихий говор хат,То громкие палаты дожей,Быть может, первую любовьСредь петербургских улиц шумных,Когда вдруг вымирал проспект,И он с подругой многогульнойКоторый раз свой совершал пробег,Обеспокоен смутным страхом,Рассветом, детством и луной.Но снова ночь благоухает,Янтарным дымом полон Крым,Фонтаны бьют и музыка пылает,И нереиды легкие резвятся перед ним.

Октябрь 1924

Не тщись, художник, к совершенству…

Не тщись, художник, к совершенствуПоднять резец искривленной рукой,Но выточи его, покрой изящным златомИ со статуей рядом положи.И магнетически притянутые взорыТебя не проглядят в разубранном резце,А статуя под покрывалом темнымВ венце домов останется молчать.Но прилетят года, резец твой потускнеет,Проснется статуя и скинет темный плащИ, патетически перенимая плач,Заговорит, притягивая взоры.

Окт. 1924

О, сколько лет я превращался в эхо…

О, сколько лет я превращался в эхо,В стоящий вихрь развалин теневых.Теперь я вырвался, свободный и скользящий.И на балкон взошел, где юность начинал.И снова стрелы улиц освещенныхМарионетную толпу струили подо мной.И, мне казалось, в этот час отвесныйЯ символистом свесился во мглу,Седым и пережившим становленьеИ оперяющим опять глаза свои,И одиночество при свете лампы ясной,Когда не ждешь восторженных друзей,Когда поклонницы стареющей оравойНа креслах наступившее хулят.Нет, я другой. Живое начертаньеВо мне растет, как зарево.Я миру показать обязанВступление зари в еще живые ночи.

Декабрь 1924

Да, целый год я взвешивал…

Да, целый год я взвешивал,Но не понять мне моего искусства.Уже в садах осенняя прохлада,И дети новые друзей вокруг меня.Испытывал я тщетно книгиВ пергаментах суровых и новыеСо свежей типографской краской.В одних – наитие, в других же – сочетанье,Расположение – поэзией зовется.ИногдаБольница для ума лишенных снится мне,Чаще сад и беззаботное чириканье.Равно невыносимы сны.Но забываюсь часто, по-прежнемуБезмысленно хватаю я бумагу —И в хаосе заметное сгущенье,И быстрое движенье элементов,И образы под яростным лучом —На миг. И все опять исчезло.Хотел бы быть ученым, постепенноОн мысль мою доводит до конца.А нам одно блестящее мгновенье,И упражненье месяцы и годы,Как в освещенном плещущей луной Монастыре.Пастушья сумка, заячья капустка,Окно с решеткой, за решеткой светВо тьме повис. И снова я пытаюсьВосстановить утраченную цепь,Звено в звено медлительно вдеваю.И кажется, что знал я всеВ растраченные юношества годы.Умолк на холмах колокольный звон.Покойников хоронят ранним утром,Без отпеваний горестных и трудных,Как будто их субстанции хранятсяИз рода в род в телах живых.В своей библиотеке позлащеннойСлежу за хороводами народовИ между строк прочитываю книги,Халдейскою наукой увлечен.И тот же ворон черный на столе,Предвестник и водитель Аполлона.Но из домов трудолюбивый шумРассеивает сумрак и тревогу.И новый быт слагается,Совсем другие песниПоются в сумерках в одноэтажных городах.Встают с зарей и с верой в первородство,Готовятся

спокойно управлятьДо наступленья золотого века.И принужденье постепенно ниспадает,И в пеленах проснулося дитя.Кричит оно, старушку забавляя,И пляшет старая с толпою молодой.

Декабрь 1924

Пред разноцветною толпою…

Пред разноцветною толпоюЛетящих пар по вечерам,Под брызги рук ночных таперовНас было четверо:Спирит с тяжелым трупом души своей,Белогвардейский капитанС неудержимой к родине любовью,Тяжелоглазый поп,Молящийся над кровью,И я, сосуд пустойС растекшейся во все и вся душою.Далекий свет чуть горы освещалИ вывески белели на жилищах,Когда из дома вышли трое в рядИ побрели по пепелищу.Я вышел тоже и побрел кудаГлаза глядят с невыносимой жаждойУслышать моря плеск и парусника скрипИ торопливое деревьев колыханье.

Он думал: вот следы искусства…

Он думал: вот следы искусстваРазвернутого на горахСердцами дамИ усачи с тяжелой лаской глазОн видел вновь шумящие проспектыИ север в свете снеговомПушистых дев белеющие плечиЛетящих в море ледяномИ в солнечном луче его друзья стоялиТолпилися как первые мечты(и горькие глаза рукою прикрывалии горькими глазами наблюдалиО горе новостях ему повествовали)И новости ему в окно кидалиКак башмачок как ясные цветы.

(1925 год)

(поэма)

ФИЛОСТРАТ:

«И дремлют львы, как изваянья,И чудный Вакха голос звалМеня в свои укромные пещеры,Где все во всем открылось бы очам.Свое лицо я прятал поздней ночьюИ точно вор звук вынимал шаговПо переулкам донельзя опасным.Среди усмешек девушек ночных,Среди бродяг физических, я чуялОтождествление свое с вселенной,Невыносимое мгновенье пережил». Прошли года, он встретился с собоюУ порога безлюдных улиц,Покой зловещий он чувствовал в покояхБогатых. И казался ему еще огромнейГород и еще ужасней рок певца,И захотелось ему услышать воркованьеГолубей вновь. Почувствовать не плющ,А руки возлюбленной.Увидеть вновь друзей разнообразье,Увенчанных бесславной смертью.Его на рынках можно было встретить,Где мертвые мертвечиной торгуют.Он скарб, не прикасаясь, разбирал,Как будто бы его все это были вещи.Тептелкин на бумагу несет «Бесов»,Обходит шажком фигуру,Созерцающую бесконечность.

ТЕПТЕЛКИН:

«А все же я его люблю,Он наш, он наш от пят и до макушки,Ведь он нас вечностью даритПод фиговым листком воображенья.Дитя, пусть тешит он себя,Но жаль, что не на Шпрее, не на СенеСейчас. Тогда воспользоваться им всецелоМогли бы мы. И бред его о фениксеМы заменили б явью».

ФИЛОСТРАТ:

«Какая ночь и звезды, но звездаОдна в моих глазах Венера,Иначе Люцифер – носительница светаТруднее нет науки, чем мифология.Средь пыльных фолиантовЯ жизнь свою охотно бы провел,Когда со мной была бы ты, Психея.Качаема волной стояла ты,Глядя на город полуночный,На приапические толпы,На освещенье разноцветное реклам,В природе ежечасно растворяясьИ ежечасно отделяясь от нее.И стал я жить в движенье торопливомТолпы погруженной в себя.Все снится мне, сияя опереньем,Ты фениксом взовьешься предо мной,И что костер толпы движеньеИ человек костер перед тобой.Что ж ты молчишь теперь,Как будто изваянье, лишенное окраскиС тяжелыми крылами.Тебя не выставлю на перекрестке,Пока ты вновь крылами не блеснешьИ розовостью плеч полупрозрачных».