Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)
Шрифт:
Оставалась надежда, что Тохтамыш наметил совсем не на Москву, потому как шел странно – в обход Рязанского княжества, словно на Литву. Дмитрия Ивановича удивляло только отсутствие сообщений от Олега Рязанского и от Нижнего Новгорода. Может, что случилось с гонцами в дороге? Не хотелось думать о предательстве…
Войско вышло, Евдокия с головой ушла в заботу о детях. Все же пятеро мал мала меньше. Хотя и старшая дочь Соня помощница, и девок вокруг полно, готовых подхватить, поддержать, но княгиня старалась сама пестовать и кормить детишек. Так они мать чувствовать лучше будут. А какое удовольствие видеть, как маленький Андрейка (крестил все же перед самым отъездом князя митрополит Киприан) красным ротиком ищет, а потом жадно сосет грудь! Разве можно такое кормилице передоверить, как делают многие боярыни? Если б молока не было, тогда понятно, а коли грудь от него едва не лопается, к чему великую радость другой отдавать?
Дети требовали ежеминутного внимания: Соню рукоделию учить; Василий, который все рвался с отцом ехать, то коленки собьет, то рубаху порвет; Юрий, хоть и маленький, а все норовит за братом, для которого он обуза; а Ванятка, тот и вовсе за подол материнский держится, давно ли на ножки встал… Но для матери все радость – и ровные стежки на вышивке у дочери, и сбитые коленки у старшего сына, и даже нытье средних двух. А уж первая улыбка младшенького и вовсе радость, он самый беззащитный из всех, ему мать пока больше чем другим нужна.
Московские полки до Тохтамыша не дошли, в них вдруг начался разлад! Никто не знает, что говорили на вдруг собравшемся совете, сам Дмитрий Иванович молчал, остальные тоже. Словно недовольство москвичей неожиданно передалось и воеводам. Может, был бы рядом Дмитрий Константинович, по-другому повернуло бы? Но тестя в войске не оказалось, отправился зачем-то к Владимиру Андреевичу его рать посмотреть.
Закончилось все обвинениями Дмитрия Ивановича в уступках Орде, дружбе с Тохтамышем.
Что еще говорилось – то покрыто мраком, но той же ночью князь Дмитрий Иванович вдруг исчез из стана вместе со своими немногими воинами. Оставшиеся мешать князю не стали, догонять тоже. Хотя меж ними и разгорелся спор, нашлись такие, кто кричал, мол, догнать надо бы и… Но большинство хотя и ругало Дмитрия, но понимало, что гибели славного князя Русь не простит. Москва еще не вся Русь, да и одно дело ругать или прогнать и совсем другое – погубить.
– А куда бежал-то? На Москве тоже бунт.
– В Кострому бежал.
– У него же в Москве жена с детьми?!
– Видать, на тестя Дмитрия Константиновича надеется. Не сможет тот дочь с внуками обидеть, спасет небось…
Потекла по Руси недобрая молва: князь Дмитрий Иванович из Москвы в Кострому бежал, оставив княгиню Евдокию с малыми детьми, а на Русь снова ордынский хан идет, на сей раз Тохтамыш.
Нижегородские полки почему-то все же пошли навстречу Тохтамышу, а остальные вдруг разбежались, точно тараканы на свету. Была рать, и нет ее!
В Москве уже открытый бунт: не надобен нам князь, который из города бежал! Другого найдем, который покладистым будет и с ордынцами не задружит! А еще, чтоб безземельный был и неродовитый, с таким договариваться легче. Бузила Москва, словно белены объевшись. Кто поумней, чувствуя, что плохо кончится, поторопился убраться из города. Из Москвы потянулись обозы. Посадские, наученные горьким опытом, тоже спешили спрятать все, что можно, и увести скотину подальше в лес. В Москве оставались только бояре, которые явно поддерживали бунтарей. Но посадским всего скотину-кормилицу в лес увести, а боярам как свое добро, которого полные закрома? Снаряжались, оставляя с тяжелым сердцем скарбницы под пудовыми замками и за крепкими холопами. Вздыхали: ох, ненадежно все…
Тимофей заглянул в соседний двор, там спешно собирались. Петр с Маланьей, переругиваясь, грузили на подводу добро. Завидев соседа, Петр шагнул к изгороди:
– А ты, никак, остаешься?
Тимофей помотал головой:
– Не… опасно здеся, хуже, чем перед татарами… – И кивнул на почти загруженную подводу: – Куда?
– К братану в Серпухов. Хоть и недалече, да все не Москва. А ты?
– Завтра на Коломну собираюсь.
– А чего же завтра?
– Да еще свояченица с мужем с нами пойдут, ждем их.
Маланья уже ругательски ругала мужа, умудрившегося увильнуть от работы, потому Петру пришлось вернуться к делам. Махнув рукой соседу, он принялся увязывать здоровенные тюки со скарбом, чтоб не повалились с подводы в тряской дороге. Тимофей огляделся: по улице уже тащились чьи-то такие же возы, ревела скотина, которую тянули не ко времени. Москва двигалась вон.
Тут он заметил, что за улицей также наблюдает рослый мужик, явно из пришлых. Выражение его лица было злым, точно из-под носа уплывало ему принадлежавшее добро. Это очень не понравилось Тимофею, даже сердце заныло от дурного предчувствия.
Увязавший наконец свое добро сосед махнул рукой:
– Ну, прощевай, может, свидимся когда.
– И тебе помощи господней.
Пока глядел, как выезжает за ворота сосед, давешний мужик куда-то делся, но осадок нехороший остался. Не пограбили бы Петра за воротами… Хотя таких много, всех не пограбишь…
Зайдя в дом, Тимофей окликнул жену:
– Ну, где твоя сестра?! Скорей бы надо.
– Чего ты вдруг заторопился? Завтра они обещались. Али чуешь что? – встревожилась Олена, увидев хмурое лицо мужа. Ей очень не хотелось покидать свой уже обжитой дом, бросать его на произвол судьбы. Как-то сложится на другом месте? И чего это людям не живется по-доброму?
Немного погодя на двор примчалась сама сестрица, которую ждали, затараторила, округляя глаза:
– Завтра непременно ехать надоти!.. Страшно на Москве стало, аж жуть берет! Столько народу всякого чужого ходит… Пьяные того и гляди надругаются!
Олена поморщилась:
– Вот и не ходила бы по вечерам.
– Я только сказать, что завтра поутру чтоб готовы были, мы как мимо вас поедем, так крикнем, – махнула рукой Стеша.
Но уехать ни завтра, ни на следующий день не удалось. Во-первых, сама Стеша куда-то пропала, из дома сестры вышла, а до своего не дошла. Сколько ни искали, не нашли, видная баба была, красивая, попалась кому-то недоброму, вот и поплатилась за свою красоту. Пока Степаниду искали, городские ворота вдруг заперли, выпускали только голыми и босыми, безо всякого скарба и без скотины.