Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)

Павлищева Наталья Павловна

Бледный свет короткого зимнего дня, просачиваясь сквозь толстое зеленоватое стекло, вставленное в небольшие узкие окна, с трудом рассеивал сумрак, висевший в просторном помещении, пропахшем пылью, мукой и грубой мешковиной.

Пересвет отбросил со лба длинную светлую прядь, задумчиво погладил пальцами свою короткую золотистую бородку, которая добавляла ему мужественности, но не могла скрыть его цветущий возраст.

– В двух словах на сей вопрос мне не ответить, а толковать об этом долго тут как-то неуместно. – Пересвет, словно извиняясь, обвел рукой вокруг себя. – Давай-ка лучше зерно молоть, милая. Где тут у вас ручные жернова?

– Вон за той перегородкой, – Шуга кивком головы указала на дощатую стенку, делившую помещение на две части, – там же находятся лари для муки. Неси мешок туда, а я за светильником схожу. Окон в том закутке нет.

Жернова у ручной мельницы были тяжелы и громоздки, однако плечистый Пересвет вращал верхний жернов с помощью деревянной ручки без особых усилий. Шуга только успевала подсыпать зерно в специальное отверстие, расположенное в центре круглого верхнего жернова, из другого отверстия в нижнем жернове тонкой струйкой сыпалась мука в подставленный плетеный короб. Жернова были установлены на прочной дубовой раме с четырьмя массивными ножками. Единственным неудобством для Пересвета было то, что ему приходилось при его высоком росте работать в полусогнутом положении. Подставка для этих жерновов была явно рассчитана для малорослых людей.

Пересвет успевал не только вращать жернов, но и вести беседу с челядинкой Шугой. После долгой затворнической жизни в монастыре, затерянном в лесу в соседстве с мужами-иноками, лишенными всяческих мирских радостей, и в том числе женского общества, эта юная разговорчивая служанка пробудила в Пересвете ту подзабытую трепетную радость, все оттенки которой были когда-то ему хорошо знакомы. Это греховное влечение к женщине, строго осуждаемое монастырским уставом, неукротимо и властно затягивало Пересвета в свои сладостные сети. Пересвет был подобен голодному человеку, дорвавшемуся до желанной пищи. Его очаровывали все линии фигуры челядинки, каждое ее движение, каждая улыбка. Даже звук ее голоса был как-то по-особенному приятен Пересвету. Он чувствовал в себе необыкновенный прилив сил от одного присутствия Шуги рядом с ним.

Незаметно разглядывая Шугу, Пересвет спросил у нее, почему ее глаза имеют такой явный восточный разрез.

– Бабку мою изнасиловал баскак-татарин, когда ей было восемнадцать лет, – нимало не смутившись, промолвила Шуга. – По этой причине моя мать родилась с татарскими скулами и очами. От матери это татарское «наследство» передалось мне и моему брату. Город наш и вся округа близ Плещеева озера в прошлом не раз подвергались набегам ордынцев.

Пересвет сочувственно покачал головой. Ему было ведомо от монастырских старцев о тех трудных временах, когда Москва еще не вошла в силу и Северо-Восточную Русь раздирали межкняжеские распри. Князья грызлись за право обладать ярлыком на Владимирское великое княжение. Ярлык выдавали ордынские ханы, выказывая предпочтение тем из русских князей, кто ниже всех кланялся и за кем не было большой силы. Князей, стремившихся к большей самостоятельности, Орда наказывала опустошительными вторжениями. Из всех городов Владимиро-Суздальской земли Переяславль-Залесский был, пожалуй, самым многострадальным. Здешнее население несколько раз поднималось на восстание против татарского ига.

– Ныне, хвала Господу, татары не тревожат набегами Залесскую Русь, – сказал Пересвет, – вот уже лет тридцать не тревожат.

– Это верно, – заметила Шуга, – однако татарскую напасть сменила литовская. Три года тому назад литовцы во главе с князем Кейстутом едва не разорили Переяславль. Ох и натерпелись мы страху тогда! Литовцы посад сожгли, все ближние деревни выжгли, несколько дней дым стлался над озером и градом. Много народу литовцы в полон угнали.

Об этой беде Пересвету тоже было известно. Желая отвлечь свою собеседницу от невеселых мыслей, он завел речь о том, что ныне в Переяславле-Залесском собрались многие князья, дабы обсудить и решить, как им сообща бороться с Ордой и как обезопасить свои границы от литовских вторжений.

– Дмитрий Иванович, князь московский, говорят, прекратил отсылать дань в Орду, – молвил Пересвет. – По слухам, в Орде идет замятня за замятней, татарские ханы дерутся друг с другом из-за трона. Коль так и дальше пойдет, то Орда сама скоро развалится, как трухлявый пень.

Шуга поинтересовалась у Пересвета, что это за старик-священник, пришедший пешком в Переяславль-Залесский, которому собравшиеся здесь князья оказывают такое почтение. Спутниками этого седобородого священника были Пересвет и еще один инок, тоже молодой и статный.

– Ты разве не слыхала про игумена Сергия Радонежского? – Пересвет взглянул на Шугу, перестав вращать жернов. – Вот это он и есть.

– Как же, слышала я про этого святого старца, – сказала служанка, присев на корточки и заглянув в короб под жерновами. – Говорят, он будущее видит и хворь любую молитвой излечить может. Так ли? – Шуга вскинула глаза на Пересвета. – Брат мой зубами мается, не поможет ли ему старец Сергий, а?

– Твоему брату обычный зубодер или деревенская знахарка могут помочь, у игумена Сергия есть дела поважнее в Переяславле, – со значением проговорил Пересвет, вновь приведя во вращение тяжелый верхний жернов. – У князя Дмитрия Ивановича сын недавно родился, так отец Сергий прибыл сюда, чтобы окрестить младенца. Ну и на княжеском снеме без игумена Сергия тоже не обойдутся. Здесь ведь находится сам митрополит Алексей, духовный покровитель отца Сергия. По зову митрополита Алексея игумен Сергий и прибыл в Переяславль-Залесский.

Беседу Пересвета с Шугой прервало появление другой челядинки, которая была гораздо старше той летами.

– Ты совсем заболтала инока, егоза, – с беззлобным ворчанием промолвила пришедшая в мукомольню служанка, обращаясь к Шуге. На женщине был надет длинный передник поверх платья, ее волосы были тщательно закрыты платком. Она вытащила из-под жерновов короб с мукой. – Ну-кось, много ли вы мучицы-то намололи, голубки. Ого! Славно вы потрудились, что и говорить. На сегодняшний день нам муки хватит.

– Это все он смолол, силы-то у него немало! – Шуга кивнула на Пересвета. – Тетка Пелагея, вот бы нам такого работника в поварню!

– Благодарю тебя за подмогу, святой отец, – сказала Пелагея, отвесив поклон Пересвету.

– Я еще не монах, а послушник, – смущенно улыбнулся Пересвет. – Кабы Шуга мне не помогала, то один-то я вряд ли так скоро управился бы.

Видя, с какой неловкостью молодой послушник и Шуга поглядывают друг на друга, томимые тем, что для них наступил миг расставания, а самые важные слова они так и не сказали друг другу, служанка Пелагея торопливо обронила:

– Ну, я побегу в поварню, дел там невпроворот. А вы отнесите эту муку к хлебопекам. Да поторопитесь, голубки. – Пелагея с едва заметной усмешкой подмигнула Шуге, мол, все вижу, все понимаю и не осуждаю, ибо сама была когда-то молодая.

Едва удаляющиеся шаги Пелагеи затихли в глубине полутемного перехода, как некая невидимая сила подтолкнула Пересвета к Шуге. Сначала непроизвольно и крепко сцепились их осыпанные мукой пальцы, потом их губы слились в поспешном жадном поцелуе. Не помня себя от охватившего его сильнейшего вожделения, Пересвет загасил светильник и увлек Шугу к ближайшему мучному ларю, закрытому деревянной крышкой. Объятая тем же неистовым желанием Шуга сбросила с себя заячью шубейку, подняла кверху длинный подол своего платья и исподней сорочицы, явив Пересвету свою наготу и готовность отдаться ему.