Крах СССР
Шрифт:
В 1989 г. появляются статьи о халатности и безответственности врачей, однако отношение к «людям в белых халатах» выглядит более позитивным, что, на мой взгляд, объясняется снижением частоты упоминания и объема внимания к медицинским работникам по сравнению с 1988 г. В 1993 г. вновь доминируют термины «непрофессиональные» «вредят», что является, помимо всего, следствием сокращения финансирования здравоохранения, в том числе на обновление технической базы и на повышение квалификации врачей.
Триада-доминанта 1995 г.: «энтузиасты», «малообеспеченные», «работают», сообщает о снижении
На протяжении 2002, 2004, 2006, 2007 гг. доминируют символы исключительно негативной окраски: «преступники», «дилетанты», «убийцы» Присутствуют символы «специалисты» (2003 г.), «советчики» (2004 г.), «профессионалы» (2005 г.), «повышение квалификации» и «нехватка врачей» (2008 г.). В 2008 г. значительное место в медийном дискурсе занял «кадровый голод» — свидетельство неэффективности структуры трудовых ресурсов здравоохранения, ухода из государственной медицины специалистов. Аффективный символ, доминирующий в 2004 и 2008 гг., — «равнодушные».
Тем самым, наряду со снижением количественных показателей освещения группы врачей в текстах «АиФ», происходила и негативизация их символических характеристик; «профессионалов» превращали в «дилетантов» и «мошенников» [76].
Краткий вывод из описаний в прессе учительства таков: «Сегодня мы имеем совершенно иные образ и суть учителя, нежели в 1984 г. Уважаемый, авторитетный, высококвалифицированный, молодой, полный сил советский учитель сменился стареющей, малообеспеченной, уставшей от жизни учительницей» [76].
Важным фактором дезинтеграции интеллигенции стало разрушение информационной системы этой общности. Интеллигенция нуждается в интенсивном обмене информацией, эта общность— едва ли не главный узел каналов социодинамики культуры. Поэтому в 1988 г. интеллигенция СССР назвала главным событием года «отмену лимитов на подписку» газет и журналов. Но в результате перестройки СССР утратил национальное информационное пространство, а интеллигенция утратила необходимое условие для своего существования.
Интеллигенцию лишили языка, гласность создала хаос, «демократию шума», доступ к аудитории остался у элиты и у массы а специфические для интеллигенции каналы коммуникации были перекрыты, произошло резкое расширение «желтой» прессы, слово интеллигенции потеряло силу.
Коротко скажем еще об одной из системообразующих общностей — офицерстве. О важности этой общности для воспроизводства и сохранения страны говорить не приходится. Именно поэтому информационно-психологическая «обработка» этой общности в ходе перестройки, целью которой было разрушение СССР, очень красноречива.
Приведем вместо подробного описания обширную выдержку из работы О,А. Кармадонова: «Драматична дискурсивно-символическая трансформация социально-профессиональной группы «военные». Триада — «героизм», «крепкие духом», «защищают», частота упоминания (7 %) и объем внимания (10 %) — не повторялись после референтного 1984 г. В 1985 г. оба показателя падают до 2 %, в 1987 г. — до 1 %. Последующие всплески частоты упоминания в 1988 (6 %), 1993 (б%), 1996 гг. (7 %) были связаны, прежде всего, с военными конфликтами в «горячих точках» — от Афганистана до чеченских кампаний.
Характерны символические ряды данного периода. В 1990 г. позитивная оценочная тональность сообщений «АиФ» о военных уменьшается до 50 % (88 % в 1989 г.). Нет речи о героизме советского воина. Все сводится к символам «дедовщина», «недовольные» «конфликтуют» (конфликты с начальством, массовая де-партизация). Доминирующая символическая триада 1991 г. — «развал», «ненужные» «уходят». В1992 г. «развал» дополняется символами «жадные» и «воруют». Общая негативная тональность символических рядов сохраняется до 1999 г. — второй чеченской кампании… После завершения той или иной «операции» внимание к группе военных стабильно ослабевало… Возникает впечатление, что армия России либо сражается, либо «зверствует» в казарме» [76].
Таким образом, военных задвинули в «социальную полутень», резко снизив уровень «общественного признания», выражаемого идеологизированными СМИ господствующего меньшинства. Во время перестройки серию тяжелых ударов нанесли по армии, обвинив «советскую военщину» в «преступном» подавлении массовых беспорядков и вспышек насилия на периферии СССР. Как сказано в одном обзоре, «военнослужащие объявлялись чуть ли не главными виновниками негативных событий, их социальных последствий. Так было в Нагорном Карабахе, Прибалтике, Тбилиси, Баку, Приднестровье, в Москве в августе 91-го, в октябре 93-го» [213]. Была проведена целая кампания по подрыву авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР.
В результате такой психологическое обработки армия как важнейший политический институт стала аполитичной: «По данным опросов, на 1 августа 1993 г. только 3 % российских офицеров считали себя приверженцами какой-либо из существующих партий».
Армия стала «безопасной» для нового режима, но одновременно утратила и волю защитника Отечества. Начался отток из армии офицеров— признак распада профессиональной общности, Вот масштабы этого процесса на исходе перестройки: «В 1990 г. количество рапортов на увольнение возросло по сравнению с началом 80-х годов XX в. более чем в 30 раз. В основном их подавали молодые офицеры; около 70 %— в возрасте до 25 лет. Симптоматично, что желание уволиться изъявляли в большинстве своем дисциплинированные, прилежные, инициативные офицеры. Почти 90 % из них окончили военные училища на «хорошо» и «отлично»… Если в 1982 г. 70 % опрошенных накануне призыва считали, что это почетный долг и высоко оценивали престиж военной службы, особенно службы офицера, то 10 лет спустя так считали только 20 %… Нравственное обоснование, идеологическое «подкрепление» для выполнения военного долга резко ослаблено (чтобы не сказать — исчезло)» [121].
Перестройка вызвала эрозию ценностной основы военной службы, а реформа 90-х годов XX в. углубила деградацию.
Наконец, тяжелую культурную травму оказала программа радикального разрушения «культурного генотипа» советской армии. К этому радикализму побуждали опасения реформаторов, видевших в армии оплот советского консерватизма, — опасения, не имевшие никаких оснований, поскольку офицерство СССР давно уже стало одним из отрядов интеллигенции, носителя демократических и либеральных идей.