Крамольные полотна
Шрифт:
Курбе, не скрывавший своих антирелигиозных убеждений, с одиннадцати лет под влиянием деда, якобинца, ставший атеистом, не мог, разумеется, согласиться и с тем нажимом, который теперь предприняла бонапартистская пресса.
Неприличие сюжета? Ну разумеется, там, где дело касается обличения церкви, для защитников частной собственности, для государства буржуа, освящаемого и поддерживаемого церковью, все сюжеты неприличны.
И даже изображение простых людей в быту, в труде — это тоже неприлично. Вот ласкающие глаз романтические картинки, далекие от жизни, от вопросов современности, «искусство для искусства» — это им нравится.
Но ему —
«Попы получат своего художника», — шутливо заявлял Курбе. Одна из картин должна была называться «Прибытие на совещание»: несколько священников вместе со служанками опорожняют ящики с закусками и бутылками.
Неплохо была задумана и другая, с довольно едким названием: «Господа за десертом»; все те же попы передрались не на шутку, и один из них выбрасывает другого в окошко. «Члены совещания идут спать» назывался третий эскиз: еле-еле добираются до постелей участники драки и попойки…
4
Убедившись, что никто во Франции, даже меценат Брюйа, купивший немало его полотен, не осмеливается приобрести чуть ли не официально объявленное крамольным «Возвращение», Курбе согласился продать его некоему английскому дельцу. «Пусть хоть в Лондоне смотрят, если эту картину нельзя показывать в Париже», — сказал на прощанье Курбе.
И в том же, 1864 году, в письме к Виктору Гюго, рассказывая, как по приказанию министерства внутренних дел к нему вторглись солдаты, которые уничтожили несколько почти завершенных его картин, Курбе пишет: «Что бы там ни было, мы спасем дух честности в нашей стране».
Он трудился самозабвенно.
…Семь лет спустя в Париже была провозглашена Коммуна. Курбе, ни минуты не колеблясь, пошел на службу к восставшему народу. Он принял участие в работе секций, он спас многие выдающиеся художественные ценности, председатель Федерации художников, член Коммуны, делегат в мэрии, делегат по народному просвещению. «Париж — истинный рай, — пишет он в эти дни своему отцу. — …Если бы надо было преждевременно умереть за такое дело — это лучшая смерть, которую можно себе пожелать».
Во время разгрома Коммуны он попал в лапы версальцев.
Его таскали скованного по улицам Парижа, били, гноили в тюремных камерах.
А потом, стремясь свести с ним давние счеты, правительство кровавого Тьера обвинило художника в том, что он якобы был зачинщиком свержения Вандомской колонны. Это была выдумка, но Курбе присудили к уплате немыслимой суммы в триста с лишним тысяч франков — примерно сто тысяч золотых рублей. Его травят, имя его предают проклятью.
Ему не остается ничего другого, как бежать из Франции.
На чужбине, в Швейцарии, в 1877 году умирает этот великий художник, один из основателей французской реалистической школы живописи, на чужбине, в изгнании, так же как и многие другие из той славной когорты революционеров, что в 1871 году, как писал Карл Маркс, штурмовала небо.
* * *
Ему не было суждено завершить свой антицерковный цикл картин. Но «Возвращение с приходского совещания» знали во Франции. Ее видели в Англии и в других странах. Она жила, эта картина, вызывая улыбки у одних, приступы гнева — у других. Какой-то фанатик и мракобес даже попытался ее уничтожить. Но это, к счастью, ему не удалось.
А потом она попала в Америку. Здесь, в Бостоне, в Альстоновском музее, она находится и поныне.
Браки совершаются на небесах
Он оставил после себя теплое и прочное воспоминание,
а в истории русского искусства — блестящий,
хотя и короткий след. Из некролога
1
Она сразу стала знаменита, эта картина. И не только потому, что высоки были живописные ее достоинства.
В ней все было внове. И то, что чуть ли не в натуральный рост — в ту пору это было смелой новинкой — изобразил своих героев художник. И то, что свел их всех вместе в церкви отнюдь не для благостных молитв. И то, что очень уж наболевшее затронул — такое, что не оставляло места равнодушию и безразличию.
При своем появлении она вызвала бурю. И если ей горячо рукоплескали одни, то другие предавали ее анафеме.
Картина называлась «Неравный брак».
Вы помните ее, конечно. Темные своды церкви. Сухой, как жердь, важный, напыщенный сановный старец, богач, и рядом девушка лет шестнадцати-семнадцати, совсем еще молодое, не расцветшее существо. Решающий миг обручения. Еще минута — и станет девушка против воли своей, наперекор своей любви женой этого страшного, похожего на мертвеца старика. Склонился перед невестой дряхлый священник в праздничном облачении. Он протягивает ей кольцо. И дрогнула свечка в руках, и, словно цветок под порывом сурового ветра, поникла в предчувствии неминучей беды девушка. Туманит взор набегающая слеза, полна отчаяния невеста, такая безмерно несчастная в своем роскошном подвенечном наряде. А позади нее шафер, красивый, с благородным, окаймленным бородой тонким лицом, тот, кого любит девушка, тот, кто должен был стать ее мужем, но не стал им, ибо беден, не знатен, не чиновен. С ненавистью глядит он на богача, отнявшего у него любимую, на священника, именем бога благословляющего и скрепляющего постыдную сделку.
В. В. Пукирев. Неравный брак.
Всю силу своей негодующей души вложил в эту обличительную картину молодой тогда еще художник Василий Владимирович Пукирев. Так правдиво переданы внутренние переживания участников этой драмы, так верно отыскан тот единственный момент, когда предшествующее и последующее буквально сливаются в одно, открывая широкий простор мыслям и чувствам зрителя, что поневоле кажется, будто сам ты невесть каким образом забрел под низкие своды темноватой и бедной церквушки, будто сам наяву видишь то, о чем с такой болью душевной, так искренне и страстно повествует художник.