Краш-тест для майора
Шрифт:
— Да, черт возьми! — срываюсь я, вырывая руку.
За спиной Глеба я вижу Зольникова, смотрящего на нас в окно.
— Почему этот Зольников здесь, а?! — шепчу я на грани срыва.
— Я думал, уже не спросишь.
От этого комментария по спине моей идет дрожь ужаса. Это нехороший комментарий…
— Почему, Глеб?
— «Упал, очнулся, гипс». Так бывает. Вылечим.
— Действительно упал? Или?.. — взмахиваю рукой, намекая на то, что его сюда просто засунули, как неудобного персонажа.
— А
— Ты знаешь, я боюсь всего этого! Ваших радикальных методов. И участвовать не хочу!
— Тебя только вопрос участия волнует?
— Да!
— Мм… А я уже подумал… может у вас… — перебирает пальцами по бордюру. — Какая-то связь…
— Господи… — зажмуриваюсь я.
Господи, помоги мне!
— Какая связь, Глеб? Откуда такая параноидальная мысль?!
— Ты знаешь, где я нашел твой паспорт?
— Мой паспорт?..
— У Зольникова. Мне показалось это странным.
— Мой паспорт?… — зависаю я. — Зачем ему мой паспорт??
— Хороший вопрос. Я думал над ним… — стучат размеренно его пальцы по деревянным перилам. — И надумал только два логичных варианта, Настя. Либо вас что-то связывает…
Ах, мамочка…
— Либо Зольников решил, что может взять чужое. Моё.
— Да ты с ума сошел! Что меня может связывать с московским майором? Я пять лет в Москве не была!
— Я ошибаюсь?
— Ты ошибаешься!
— Может быть… Ну, а если вас ничего не связывает, проконсультируйтесь меня, Настюш, по одному профессиональному вопросу в рамках твоей компетенции.
Он приобнимает меня за талию, и мы прогуливаемся по больничному скверу.
— В твоём исследовании есть часть с электрошоковой терапией. Если медикаментозная терапия вызвала потерю памяти, то после электрошоковой терапии потерянные эпизоды уже не восстановимы. Так?
— Да. Электроимпульс разрывает нейронные связи. А нейронные связи — это и есть память. Сейчас лечение проводят только слабыми токами. И разрывают они только слабые нейронные связи. Страдает обычно краткосрочная память или те нейронные связи, что уже нарушены. Поэтому после некоторых медикаментов ЭШТ противопоказана. Иначе…
— Отлично. А какие показания для ЭШТ?
— Депрессия… суицидальные настроения… зачем тебе? Ты что, хочешь… отформатировать мозги Зольникова?! — доходит вдруг до меня.
Глеб задумчиво молчит.
— Послушай меня, Настюш… Я не хочу причинить ему вред. Наоборот. Всё, что я делаю — это попытка сохранить ему жизнь. Мне нужно, чтобы через пару-тройку дней он вышел отсюда бодряком. Мне важно, чтобы он доделал ту работу, которую приехал сделать. Иначе, приедет кто-то другой. И проблема может усугубиться.
Выдыхаю, стараясь контролировать накатывающую истерику.
— Но… мне нужно заменить пару пазлов в его воспоминаниях.
— Это невозможно! Такое не просчитаешь!
— Я уже просчитал всё. ЭШТ проводят под общим наркозом, так?
— Так…
— Можно ли потом как-то понять, что тебе провели эту процедуру?
— Господи… — закрываю лицо руками.
— Я вопрос задал!
— Сам больной этого конечно никак не сможет понять. Но этого делать нельзя! На это нужно разрешение самого больного!
— Настя… — опасно. — Или он забудет пару последних дней после… травмы. Или…
— Или что?!
— Или сяду я, а потом и ты. В его отчете фигурируешь и ты тоже. И то дело, по которому ты не села числится с пометкой «провести дополнительное расследование.» Садиться я не хочу. Мне придется экстренно решать задачу с Зольниковым. А если все получится, он просто поедет в свою Москву чуть с искаженной картинкой реальности. И все! Все живы, свободны, счастливы! Будь благоразумна. Подумай об этом до завтра, хорошо?
Приобняв целует меня в висок. Уходит… я смотрю, как двигаются по серым брюкам полы его серого короткого пальто.
Ты же хотела, Настя, чтобы Зольников забыл про все, что было между вами, да? Молилась! Вот, пожалуйста… Пора бы уже понять, что тебе ничего не дается просто так. За всё, абсолютно за любой кусок счастья, ты должна будешь заплатить цену, перекрывающую это счастье с лихвой! Ну, не положено тебе счастья… Смирись.
Глава 28. Эксклюзив
Сжимаю решётку…
Муратов, да? От ревности неожиданно сильно вскипает кровь. Кто она ему? Жена? Девушка?..
Приобняв за талию, он ведет ее до ворот больницы. Целует в губы перед тем, как уйти. У меня темнеет в глазах в момент, когда он касается её губ, кровь бьет в лицо.
Угомонись, Зольников… Чужая женщина же. А внутри всё полыхает так, словно мою обнимают и целуют. И хочется сорваться на неё за это — «как ты можешь»?! И ему настучать в табло. Чудно, блять…
Охрана закрывает за ним стальные ворота. Настя кладёт себе руку на лоб, словно проверяет нет ли жара. Потом — ладони на щеки… И, обнимая себя за плечи, не спеша идет обратно. Останавливается у лавочки, садится на неё. Сигарета тлеет в пальцах, словно она забыла о ней.
Вздрагиваю от криков в коридоре. Выхожу из палаты. Тело всё еще ватное и непослушное. При резком повороте головы перед глазами все плывет.
Санитары заламывают какого-то буйного. Ломают профессионально, практически как ОМОН. И даже несмотря на это, буйному хватает дури раскидывать их. Зрелище впечатляющее — глаза навыкат, жилы на шее, как у быка, лицо малиновое от напряжения. Рычит что-то невнятное. Локтём попадает одному санитару по лицу, но второй наваливается на него сверху, роняя на пол.