Красная каторга
Шрифт:
– Ну, как?
– Да ничего. Пересылают в Баку.
В долгие томительные ночи и в звенящей тишине дня нас угнетали наши мысли, наше горе. И это тоскливое ожидание постепенно сламывало взаимную настороженность. Незаметно мы ближе узнали друг друга.
Неизвестный ехал в Екатеринбург, но в Казани был арестован при выходе на перрон из теплушки товарного поезда.
– Эх, жаль, деньги пропадут в Екатеринбурге. Должен был получить на почте.
– Ну, что жалеть деньги: это все пустяки. Неизвестный иногда целыми днями лежал молча и неотступно
– Кто это мог сделать? Ведь, я арестован не случайно, меня здесь поджидали. Кто же это сделал? Документы у меня были в порядке...
Как-то ночью, когда я и сам был в тоске, ожидая расстрела, неизвестный заговорил о возможности побега.
Он, оказывается, тщательно изучил весь Казанский подвал, но пришел к безнадежному выводу. Теперь мы начали обсуждать и взвешивать возможность бегства с этапа на пути его следования.
Я чувствовал – этому человеку только один выход – бежать. В подвале его ждет смерть. Баку, вероятно, оттяжка. Может быть он имеет бакинские документы? Я не выдержал и спросил, за какое дело он сел.
– Дело есть. И подумать мне есть о чем. Да, ведь, вы не знаете. Слыхали что-нибудь о «Русской правде»?
– Это сборник законов Ярослава Мудрого?
– Ну, так, значит, не слыхали.
2. НА ЭТАПЕ
Измученный долгим приемом в серой громаде Бутырской тюрьмы, наш этап в сто с лишним человек, направился, наконец, через сжатый корпусами тюрьмы, тюремный двор и попал в сто двадцать четвертую камеру на третьем этаже одного из многочисленных каменных корпусов.
Казаки, офицеры, служилая интеллигенция всяких рангов, бандиты, воры, отпетая шпана – вся эта измученная компания стремилась растянуться на деревянных топчанах, наставленных без особого порядка по всему пространству обширной камеры.
Наш этап по советским масштабам считался маленьким и мы избавились на этот раз от лежанья прямо на каменном полу, как в большинстве советских тюрем. Однако, камера при нашем приходе не была совсем пустою: в ней еще находились остатки от какого-то этапа с юга России. Впрочем, их небольшая группа потонула в вошедшей толпе.
Но наши мучения еще не кончены. Едва молчаливая толпа разместилась на топчанах и начались исподволь тихие, вполголоса, разговоры, переходящие в тихий гул, как в камере появился надзиратель и все смолкло.
– Выбрать камерного старосту, – сказал надзиратель не передаваемым чекистским тоном.
– У нас староста уже есть, – отозвался быстрый рыжеватый, синеглазый детина Веткин, ближайший к вошедшему начальству.
– Фамилия? – спросил надзиратель.
– Кудрявов, – сказал Веткин.
– Возражений нет? – сказал полунасмешливо тюремщик.
– Кудрявов, Кудрявов, – вполголоса сказали с десяток людей чужого этапа.
Надзиратель записал фамилию, вызвал «выбраннаго» старосту и дал ему нужные распоряжения, относящиеся к внутреннему распорядку.
На фоне затасканной по тюрьмам толпы, сутулая фигура анархиста Кудрявова выделялась своим «тюремным достоинством», сквозившем в каждом его движении. И не мудрено: Кудрявов почти девять лет пробыл на старой каторге и теперь в смутные дни 1928 года шел на три года в Соловецкий концлагерь.
Он принял избрание как должное, хотя сам по себе этот факт некоего, пусть даже эфемерного, господства человека над человеком и противоречил анархическим принципам. Очевидно старая и новая каторга наложили свои отпечатки на эти принципы, хотя Кудрявов формально оставался анархистом и даже в уборной, где нас целыми группами по очереди запирали одних, тщательно выводил среди других надписей на стенах: «анархия – мать порядка».
Мы поместились у одной из колонн, поддерживавших потолок камеры, вчетвером: я – столыпинский землемер, староста анархист Кудрявов, народный учитель крепыш Матушкин и синеглазый Веткин. Я прибыл с Казанским этапом, они с южным. Однако это не помешало нам узнать вскоре во всех подробностях наши «истории» и чувствовать себя во всяком случае друзьями по пословице: «Истинные друзья познаются в несчастьи».
Кудрявов любил пофилософствовать и его философия чаще всего касалась близких ему тюремных тем.
– Тюрьма – это не простое собрание случайных людей, – говаривал он.
Если хочешь узнать чем болеет власть – загляни в тюрьмы. Здесь ты найдешь всех микробов, выловленных властью на своем теле. И настоящее лицо власти увидишь.
Матушкин ничуть не сочувствовал анархическим идеям Кудрявова.
– Вот вы живы, – возражал он Кудрявову, – потому, что вы микроб не из опасных. Опасных микробов нынешняя власть прямо к ногтю. Могила куда на дежней тюрьмы. Только случайно не узнанные микробы проскальзывают в тюрьмы и в лагеря.
– Это отчасти верно, Матушкин, – соглашается Куд рявов, подняв по детски брови и продолжая усиленно курить. – Все-таки, у них нет возможности уничтожить всех. Да и случайности всякия бывают.
Матушкин украдкой переглянулся с Веткиным и, потушив веселый огонек в глазах, опять обратился к Кудрявову:
– Вы вот, так сказать, человек двух каторжных эпох и можете сравнивать режимы. Каков вам кажется на вкус нынешний советский режим?
Кудрявов нахмурился, но продолжал говорить все так же размерно, как и раньше.
– Видите-ли... Советская власть это нечто неопределенное. Во всяком случае это совсем есто юной царицы свободы – дряхлая беззубая старуха – вот что такое советский режим.
Кудрявов оживился и сел на топчане.
– Революционеры боролись за счастье человечества, за его будущее. И вот вам результат их ложного пути. Только одна анархия может дать счастье человечеству, – с убеждением закончил Кудрявов.
Матушкин с сомнением покачал головой.
– Теперь люди едят друг друга на законном основании а тогда будут есть вообще без всякого основания. Это, извините, будет не старуха вместо юницы, а просто гроб.