Красная Пашечка

Иванов Александр Александрович

Она жила около нас в маленьком флигеле. Взорвать этот флигель было мечтой моего детства. Теперь я понимаю, как это бесчеловечно… Добрая старушка часто угощала меня халвой «Иоганн Себастиан Вах», утирала мне нос ветхим батистовым платочком и пела колыбельную песню «Ужасно шумно в доме Шнеерсона».

…и вот бомба готова…

Сделанная из старого микроскопа, клистирной трубки с электрическим взрывателем, набитая первосортным порохом, она была великолепна! Я закопал ее в снег, направив дулом в окно старушки фон Студебеккер-Буонапарте.

Я вам не скажу за

всю Одессу, но я ночью спал плохо. Мне снились бегущий за мной дюк Ришелье и смертная казнь через повешение.

Разочарование.

…до сих пор не могу понять, почему она не взорвалась. Догадываюсь, что всему виной манная каша. Ее, очевидно, склевали воробьи, привлеченные запахом касторки. А микроскоп с электрическим взрывателем выбросил на свалку дворник Макдональд, двадцать девятый поклонник моей незабвенной тетушки.

СОЛЕНЫЙ КОТ

(Виктор Конецкий)

Все началось в море. Мы тоже вышли ив моря, но забыли об этом.

Я сидел на клотике и думал о Фидии. Мидии плавали где-то внизу я не обращали на меня внимания.

Я думал о том, что обязательно буду, писателем. Было ясно, что настоящим писателем, как Виктор Гюго иди Юлиан Семенов, мне никогда не стать, но желание было огромным.

В жизни все относительно. Прав был старик Эйнштейн. Я с ним совершенно согласен. Эйнштейн — это голова. Наш старпом дядя Вася — тоже голова. Сидя в гальюне, он читает Метерлинка в подлиннике.

И тут я вспомнил о Крузенштерне. Он был адмиралом и проплыл вокруг света. Он не писал путевых заметок, поэтому у его команды никогда не вяли уши.

Корабельный кот смотрел на меня из трюма зеленым глазом. Мы не любили друг друга. Он был соленым, как моя проза. К тому же он презирал психоанализ и вечно путал экзистенциализм с акселерацией. За время плававши он облысел, чем вызывал во мне глухое раздражение.

Я сплюнул вниз, застегнул бушлат и стал думать о вечности.

Что-то стало холодать.

ЛЯГУШКА ИЗ СКАЗКИ

(Владимир Лидин)

Я обул новенькие галоши, нахлобучил велюровую шляпу и стал похож на пирата Джона Сильвера ив книги Р. Л. Стивенсона.

«Остров сокровищ» написал не я. К тому же у меня две ноги и нет говорящего попугая, орущего: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!» Но для чего писателю волшебный дар воображения? Я понял, что начало рассказа уже есть.

День был хотя и сырой, но чудесный. Ноги, разъезжались в жидкой грязи. Я шел по тропинке и оглянулся, услышав свое имя.

На тропинке сидела лягушка. «А что, — подумал я, — может быть, именно ее прапрабабушка вдохновила безвестного создателя сказки

о Царевне-лягушке?» Для писателя, вышедшего в поисках сюжета, это была уже завязка! И еще я подумал: как часто художественные произведения рождаются буквально из ничего!

Я положил лягушку в шляпу и проследовал дальше.

Навстречу мне шла дама. Я узнал ее сразу. Это была Жорж Санд с томиком Жоржа Мдивани.

— Здравствуйте, Жорж! — сказал я, протягивая ей шляпу.

Она порылась в ридикюле, но, заглянув в шляпу, в ужасе отшатнулась.

— Ну разве не прелесть! — продолжал я. — Хотите, я вам подарю ее. Она говорящая!

— Гран мерси! — сказала Жорж. — Одно из двух: или вы моветон, или крупный мыслитель!..

Это был уже конфликт! Приплясывая, я поспешил к дому. Рассказ вытанцовывался!..

Развязки не было. Просто на моем столе теперь всегда стоит сырая галоша. В ней сидит говорящая лягушка. Она смотрит на меня и печально молчит.

А я смотрю на нее и пишу.

САВВА ОЛЕГОВИЧ

(Виль Липатов)

Савва Олегович Огольцов, молодой тридцатилетий заместитель главного, разлагался со вкусом.

Природа-одарила его красотой и мощным телом культуриста, интеллектом и положением. Но Савве Олеговичу все надоело — деньги и женщины, особняки и машины, отдельные кабинеты в ресторанах и любимая работа, верная жена и жена товарища.

Страх, липкий страх преследовал его днем и ночью.

За глаза его называли «шизик», ХОТЯ НА САМОМ ДЕЛЕ ОН БЫЛ ПАРАНОИК.

Савва Олегович родился в деревне, и это обстоятельство наложило на его облик отпечаток изысканного аристократизма.

Обладая возможностью иметь все, Савва Олегович все и имел. Он брал, имел, пользовался, но как он не любил брать! Как он страдал от того, что имеет! Как он мучился, когда пользовался!

Савва Олегович ненадолго выздоровел лишь однажды, спутав лосины с лососиной. Смеялся весь трест, Савва Олегович аристократически высморкался, вытер пальцы батистовым платочком и убил одного из весельчаков. Смех прекратился, А ЗАМЕСТИТЕЛЬ ГЛАВНОГО ЗАБОЛЕЛ СНОВА. И вовсе не потому, что за это ему дали выговор с занесением в учетную карточку. Безотчетный страх возник снова.

Савва Олегович совсем опустил свой породистый нос, сдвинул соболиные брови и однажды бессонной ночью дал по лебединой шее любимой жене Биплане, дочери знаменитого на весь мир начальника жэка.

Как директор сплавной конторы, а теперь и заместитель главного, Савва Олегович имел дело с лесом и, конечно, наломал дров. Сплавить дело не удалось, и Савва Олегович заскучал. Ему даже в тюрьму не хотелось.

«Ладушки!» — бормотал он, страдальчески морщась, натягивал на широкие плечи дубленку, с отвращением садился в черную «Волгу», с гримасой гадливости ел икру, с ненавистью овладевал падающими на него со всех сторон самыми красивыми женщинами Ломска и боялся! Смертельно боялся только одного — как бы все это не кончилось…