Красная площадь
Шрифт:
– Нет, не поеду.
Он думал, она встанет и уйдет. Он бы пошел следом. Что ему еще оставалось делать? Но она осталась. Позволила ему зажечь ей еще одну сигарету.
– Дурная привычка, – сказала она. – Вроде тебя.
Воздух был пропитан отчаянием. Холод проникал сквозь тонкий пиджачок Аркадия. Он слышал, как эхом отдавалось биение его сердца. Ходячий набор дурных привычек – вот кто он. Невежественность, неуправляемость, нежелание следить за собой, тупые бритвы.
Налетело невероятное количество птиц, некоторые садились целыми стаями, другие появлялись из тумана поодиночке. Это напомнило
– Найди здесь русскую утку, – предложил он.
– Где она?
– Которая с грязными перьями, кривым клювом и с сигаретой в зубах.
– Таких не бывает.
– Но ты искала, я видел. Представляешь, когда русские утки услышат об этом озере, где угощают кренделями, сюда налетят миллионы.
– И лебеди?
Сквозь суетливое скопление уток царственно скользила цепочка лебедей. Когда одна из крякв не захотела уступить дорогу, плывущий впереди лебедь вытянул свою длинную шею, открыл ярко-желтый клюв и зашипел на нее.
– Этот русский. Уже внедрился, – пошутил Аркадий.
Ирина отодвинулась от Аркадия и стала его разглядывать.
– Ты действительно ужасно выглядишь.
– Не могу сказать этого о тебе.
Она повернулась к свету. В волосах как драгоценные камни блестели капельки дождя.
– Слыхала, что у тебя в Москве дела идут неплохо, – сказала она.
– От кого?
Она заколебалась.
– А ты не такой, каким я тебя ожидала увидеть. Такой, каким я тебя помнила.
Они медленно брели по парку. Аркадий понимал, что она сделала последний шаг в его сторону. Время от времени их плечи касались друг друга.
– Стас всегда интересовался тобой. Не удивляюсь, что вы подружились. Макс говорит, что вы оба осколки холодной войны.
– Да, действительно. Я, как кусок мрамора, который нашли в древних руинах. Подняли, повертели в руках и спрашивают: «Что бы это могло быть? Осколок лошадиного копыта или часть торса Аполлона?» Хочу кое-что тебе показать, – он достал конверт, открыл его и показал ей листок бумаги с нацарапанным на ней единственным словом.
– Мое имя? – удивилась она.
– Это почерк моего отца. Много лет я не имел от него вестей. А это, должно быть, последнее, что он сделал перед смертью. Ты в самом деле говорила с ним?
– Мне хотелось найти тебя, не причинив вреда, поэтому я обратилась к твоему отцу.
Аркадий пробовал представить себе эту картину. Все равно что голубка, летящая в открытую печь. Правда, отец в свои последние годы изрядно поостыл.
– Он рассказывал мне, как геройски ты держался, как они пробовали тебя сломить, но ты заставил их вернуть тебя в прокуратуру, рассказывал, что тебе поручали самые трудные дела, и ты никогда не терпел неудач. Он очень гордился тобой и говорил без конца. Хвалился, что часто с тобой видится, и обещал, что ты мне напишешь.
– Что еще?
– Что ты слишком занят, чтобы обращать внимание на женщин, но что у тебя нет от них отбою.
– И все это звучало вполне правдоподобно?
– Он говорил, что единственная
– На месте генерала Кирилла Ренко я бы не стремился предстать перед Божьим ликом.
– Он говорил, что все больше думает о тебе. У тебя были женщины?
– Нет. Некоторое время я провел в психиатрических лечебницах, потом был отправлен этапом по Сибири, потом Камчатка, плавбаза. Возможности небогатые.
Она его прервала.
– Погоди. Я помню Россию. Там всегда есть возможности. Когда вернулся в Москву, небось сразу завел женщину.
– Я любил. И женщин не искал.
– Любил меня?
– Да.
– Ты фанатик.
Они шли вдоль покрытого белым туманом пруда. Крошечные капли дождя жемчужинками падали на воду. Неужели это все то же озеро?..
– Аркаша, что нам делать?
Выйдя из парка, они зашли в университетское кафе с шипевшими кофеварками из нержавеющей стали и украшавшими стены плакатами с видами Италии – снежными склонами Доломитовых Альп и живописными кварталами Неаполя. Остальными посетителями были студенты, склонившиеся над раскрытыми книгами, с огромными чашками кофе в руках.
Аркадий и Ирина сели за столик у окна.
Аркадий рассказывал о своих странствиях по Сибири – от Иркутска до Норильска – и о годах, проведенных на Камчатке.
Ирина говорила о Нью-Йорке, Лондоне, Берлине.
– В Нью-Йорке работа в театре была неплохой, но я не могла вступить в профсоюз. Они что советские профсоюзы, только хуже. Была официанткой. В Нью-Йорке потрясающие официантки. До того выносливые и до того старые, что можно подумать, что служили еще при Александре Македонском. Трудяги… Потом картинная галерея. Им нужен был кто-нибудь с европейским произношением. Я была частью колорита галереи. Стала снова заниматься искусством. Тогда никто еще не интересовался русским авангардом. Знаешь, ты ждал увидеть меня в России, а я представляла, как ты входишь в художественную галерею на Мэдисон-авеню, в приличном костюме, хороших ботинках, при галстуке.
– В другой раз нужно согласовывать мечты.
– Как бы то ни было, но в нью-йоркское отделение «Свободы» приезжал Макс. Он делал программу о русском искусстве, и мы случайно разговорились. Он сказал, что если я буду в Мюнхене и мне понадобится работа, то можно обратиться к нему. Через год я так и сделала. Я все еще делаю кое-что для берлинских картинных галерей. Они все время ищут произведения революционного искусства, потому что цены на них необычайно высоки.
– Ты имеешь в виду искусство нашей погибшей и опозоренной революции?
– Их продают на аукционах «Сотби» и «Кристи». Коллекционеры никак не могут насытиться. У тебя неприятности?
– Были неприятности. Теперь нет.
– Я имею в виду работу.
– На работе бывают трудные моменты. Хорошие люди погибают, а плохие греют руки. Сейчас у меня, судя по всему, не самое удачное время, но я думаю взять отпуск, на время отойти от своей деятельности.
– И чем заняться?
– Мог бы стать немцем. Разумеется, не сразу. Сначала стал бы поляком, потом восточным немцем и наконец чистокровным баварцем.