Красная площадь

Смит Мартин Круз Круз

– Русские тоже не имеют никакого отношения, за исключением Малевича, – заверила его Маргарита. – И, конечно, меня самой: я родом из России. Можете быть уверены, что вывозить из Советского Союза произведения такой ценности запрещено законом.

Любитель искусства утихомирился, хотя и оставил за собой последнее слово.

– Значит, картина из Восточной Германии?

– Да.

– Тогда это одно из немногих благих деяний.

Реплика встретила всеобщее одобрение.

«Действительно ли это полотно Малевича? – спрашивал себя Аркадий. – Оставим в стороне любительский

спектакль Пенягина. Соответствует ли действительности рассказ об обрешетке? Остается фактом, что большинство сохранившихся работ Малевича были либо спрятаны, либо вывезены тайком, прежде чем попасть в музеи, где теперь они занимают соответствующее место. Он был художником-изгоем нашего века».

А какое определение мог бы дать Аркадий самому себе? Ведь у него не было даже советского паспорта.

Маргарита Бенц играла роль строгой, но щедрой хозяйки, не подпуская гостей близко к полотну, запретив фотографировать, и в то же время направляя их к столам с икрой, копченой осетриной, шампанским. Ирина переходила от гостя к гостю, отвечая на вопросы, которые звучали неприличным допросом. Таким уж казался немецкий язык постороннему человеку. Ведь если бы публика была чем-то недовольна, она бы ушла. И все равно, глядя на Ирину, он уподоблял ее белой журавушке в окружении ворон.

Двое американцев в черных галстуках и лакированных туфлях разговаривали между собой, склонившись над тарелками:

– Мне не понравилась подковырка в отношении Штатов. Помнишь, распродажа русского авангарда у «Сотби» далеко не оправдала надежд.

– Там были только незначительные работы, и в большинстве своем подделки, – возразил другой американец. – Крупная работа вроде этой могла бы полностью стабилизировать рынок. Во всяком случае, даже если я и не заполучу ее, у меня останутся добрые воспоминания о поездке в Берлин.

– Джек, как раз об этом я и хотел тебя предупредить. Берлин теперь не тот. Здесь стало опасно. Совершенно определенно.

– Это теперь, когда свалили Стену?

– Здесь полно… – он огляделся, взял своего друга под руку и прошептал: – Я собираюсь перебираться в Вену.

Аркадий поглядел кругом: что бы такое могло напугать американца? Разве только он сам.

Продолжавшийся час спустя шум разговоров и облака табачного дыма служили признаком того, что вернисаж удался. Аркадий удалился в видеозал и смотрел пленку о довоенном Берлине с конными экипажами на Унтер-ден-Линден и фотографиями русских эмигрантов. Он играл клавишами аппарата, прокручивал пленку вперед и назад. На экране, естественно, появлялись фотографии наиболее необычных и привлекающих внимание личностей того времени. Всех их – писателей, танцовщиц и артистов – обволакивала аура оранжерейной изнеженности.

Ему казалось, что он один в зале, пока не услышал голос Маргариты Бенц:

– Согласны, что Ирина была сегодня на уровне?

– О да, – ответил он.

Хозяйка галереи стояла в дверях зала с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.

– У нее удивительный голос. Вас она убедила?

– Полностью, – подтвердил

Аркадий.

Она бесшумно вошла в зал. Он только слышал, как она коснулась плечом стены.

– Мне хотелось разглядеть вас получше.

– В темноте?

– Неужели вы не видите в темноте? Должно быть, вы неважный следователь.

У нее была странная, вульгарно-надменная манера держаться. Он вспомнил о двух противоречивших друг другу опознаниях ее фотографий, проведенных Яаком: г-жа Маргарита Бенц, немка, остановившаяся в гостинице «Союз», и Рита, валютная проститутка, эмигрировавшая в Израиль за пять лет до того. Фрау Бенц бросила тем временем окурок в бокал, поставила его на видеомагнитофон и передала Аркадию спички, чтобы он дал ей прикурить очередную сигарету. Кончики пальцев у нее были тверды, как зубья бороны. Когда Аркадий впервые увидел ее в машине Руди, он назвал ее про себя викингом. Теперь ему на ум пришла Саломея.

– Продали? – спросил он.

– Макс должен был вам сказать, что такую картину за минуту не продашь.

– А сколько надо?

– Недели.

– Чья это картина? Кто продавец?

Она расхохоталась, выпуская дым:

– Ну и вопросы, скажу вам. Прямо в лоб.

– Я впервые на вернисаже. Просто любопытно.

– Только покупателю нужно знать продавца.

– Если это русский…

– Давайте серьезно. В России никто не знает, у кого что есть. Там у кого она в руках, тот ею и владеет.

Аркадий проглотил выпад.

– И сколько же, по-вашему, вы получите?

Она улыбнулась, так что он знал, каким будет ответ.

– Есть еще два варианта «Красного квадрата». Каждый оценивается в пять миллионов долларов, – казалось, она с удовольствием перекатывала цифру во рту. – Зовите меня Рита. Друзья зовут меня Ритой.

На экране появился исполненный в тревожных зеленых тонах автопортрет Малевича в черном костюме, рубашке с высоким воротом.

– Думаете, он действительно собирался уехать? – спросил Аркадий.

– У него лопнуло терпение.

– Вы уверены в этом?

– Вполне.

– А как вы уехали?

– Дорогой мой, я заработала свой выезд передком. Вышла замуж за еврея. Потом за немца. На такие вещи нужно решиться. И на вас я захотела взглянуть, чтобы понять, готовы ли вы рискнуть.

– Ну и как, по-вашему?

– Еще не совсем готовы.

«Интересно, – подумал Аркадий. – Возможно, Рита способна лучше понимать меня, чем я сам».

– Некоторые ваши гости, – сказал он, – подозревают, что после падения Стены здесь появилось слишком много русских.

– Не русских слишком много, – в момент сообразила Рита, – а других немцев. Западный Берлин был чем-то вроде особого клуба, а теперь это просто немецкий город. Все восточноберлинские ребятишки постоянно слышали о западном образе жизни. Теперь они оказались на Западе, и все хотят быть панками. Их отцы – неисправимые нацисты. Когда пала Стена, они буквально хлынули сюда. Неудивительно, что западные берлинцы бегут, подхватив подол.

– Вы собираетесь бежать?

– Нет. Берлин – это будущее. Это то, чем станет вся Германия. Берлин – открытый город.