Красная земля Испании
Шрифт:
Что вспоминает он?
Весну? Но без листьев...
Траву? Но без цвета...
Или запах мокрого динамита?
Или уголь, который он взрывал у себя на шахте?
Дедушка мой...
Он сжег себя в шахте, как бикфордов шнур...
И не слышна уже гитара. Только сильный голос Виктора Мануэля и мощь симфонического оркестра, и лишь иногда слышен быстрый перебор басовых струн это когда Виктор шепчет: "Дедушка мой, дедушка..."
...Сын и внук шахтера, он пять лет ходил в семинарию, а потом учился в книжных магазинах, где ему позволяли часами стоять у прилавка.
Был вечер как вздох,
И в церквушке пел колокол,
И был мир окрест,
И в зеленой речушке плавали рыбы...
И пришли солдаты.
"Стойте, старики и дети! Смирно!
Ребята должны воевать!
Идем воевать, парень,
Идем воевать!"
Я закрываю глаза и стреляю в небо.
За кого они велели мне воевать?
Нет во мне ненависти к врагу,
Да и враг ли он мне?
"Хуан! Молчать! Хуан, воюй! Ты должен воевать!
Хуан, вперед! Хуан, ура! Ар-рестовать!"
Я трус. Сижу в тюрьме. Я трус.
И мои сограждане смеются и плюют мне вслед: "Он трус!"
И я ухожу в горы, и не слышу, как поет колокол, и не
Вижу голубых рыб в зеленой воде...
Но я мечтаю о том дне, когда я спущусь к людям.
Они должны понять меня.
Они меня поймут...
– Это было так, - рассказывает Виктор Мануэль, - я зашел в бар, а напротив сидел мужчина. Он читал газету. Там был заголовок: "Во Вьетнаме убито двести солдат". Я даже не знаю, как это было дальше. Просто я поднялся и пошел домой. А дома взял гитару и спел эту песню. И все.
Его песни сейчас поет вся Испания. Это песни-раздумья. Он не бунтарь, он не зовет к драке. Просто он заставляет людей думать. А это так много в наши дни...
– Хорошо, я попробую устроить вам встречу со Скорцени, - сказал тот букинист из бывших СС, с которым меня свел Карлос.
– Но это должно идти не от меня. Я вас познакомлю с директором большого книжного магазина, его зовут Хайнц. Мы с ним вместе сражались в танковых войсках. Я ведь был танкистом, я не виноват, что фюрер отдал нашу дивизию Гиммлеру... Хайнц знает кое-кого из окружения "Длинного".
"Длинным" он назвал Скорцени. Это ново для меня, потому что раньше люди, с которыми я встречался, говорили о Скорцени "Отто", "Сильный", "Лошадь" или "Шрам".
Хайнц владеет магазином в центре Мадрида, неподалеку от главного "супермаркета". Здесь всегда торчит много народу, поэтому разговаривать мы с ним могли спокойно, не опасаясь, что нас услышит кто-то третий.
("Теперь-то я проклинаю нацизм, - говорил мне Хайнц, - и это правда, зачем мне лгать вам? Фашизм уважаем в Испании, так что я мог бы по-прежнему держать дома фотографии фюрера... С тех пор как я начал работать с книгами, я перестал быть идиотом. Если бы приняли всемирный закон, обязывающий людей почитать
– Попробуем, - сказал Хайнц.
– Пошли ко мне, будем звонить...
Телефонный разговор с одним из сотрудников Скорцени был вежлив до приторности: "О, как интересно, сеньор из Советской России! Я ничего не могу вам обещать, но я свяжусь с шефом, он сейчас находится в Гамбурге".
(Как раз в это время в ФРГ проходили выборы в ландтаги земель, и Скорцени вылетел туда, чтобы организовать кампанию в поддержку неонацистов фон Таддена.)
На следующее утро мы увиделись в тихом, пустом баре отеля "Риц". Черноволосый, в переливном шелковом костюме, молодой, спортивного "кроя" человек цепко оглядел меня и, заученно улыбнувшись, сказал:
– Сеньор Скорцени встретится с вами. Я говорил с ним по телефону. Он вернется через три дня, когда закончатся выборы.
– Сеньор Скорцени надеется на победу НДП?
– Победа НДП ни у кого не вызывает сомнений.
(Встретиться со Скорцени мне не удалось: во-первых, на выборах провалились неонацисты Таддена; во-вторых, в бундестаге разразился скандал в связи с попыткой подкупа людьми из окружения Штрауса депутата из правительственной коалиции; Скорцени, связанный и с Тадденом и со Штраусом, срочно лег в госпиталь. Официальное сообщение гласило, что он "внезапно почувствовал острое недомогание".)
– Сколько вам лет?
– спрашиваю моего собеседника, который всячески подчеркивает свое спокойствие.
– Я младше вас на пять лет.
– Данные о моем возрасте вы получили в МИДе?
– О, у нас есть много возможностей узнавать возраст визитеров.
– Вы немец?
– Моя мать португалка. По законам евреев я должен считаться португальцем. Они считают, что именно мать определяет кровь ребенка. Мы с этим не согласны.
– Ваш отец был военным?
– Мой отец был членом партии.
– Национал-социалистской?
– Да, национал-социалистской рабочей партии Германии.
Он сказал это вызывающе-напыщенно, словно бросил мне перчатку.
– Словом, ваш отец был гитлеровцем?
– Да, мой отец был солдатом Гитлера.
– Во время войны вы жили в Германии?
– Нет, во время войны мы жили в Африке. А вы?
– Я жил в Москве, а в мае сорок пятого переселился в Берлин. После того, как фюрер отбросил копыта.
– Простите?
– "Отбросить копыта" значит - "сыграть в ящик".
– История развивается по законам циклов. Быть может, мой сын проживет войну в Берлине, а после ее окончания переселится в Москву.
– Нет. Мы вас снова отлупим. И немцы вам не позволят того, что они один раз позволили Гитлеру и его солдатам.
– Немцы унижены. А нация никогда не прощает унижения.
– Чем унижены немцы?
– Поражением.
– Значит, если бы немцы победили, вы бы приветствовали уничтожение в газовых камерах славян, евреев, цыган - только потому, что они люди чужой крови?