Красное и черное
Шрифт:
— И подумать только, сам мэр ничего тут поделать не мог, — заметил третий. — А уж какой роялист лютый, дальше некуда, только вот разве что не ворует!
— Не ворует? — подхватил еще один. — Наша птичка не лапает, она на лету хапает! Да у них одна общая мошна, все туда валят, а к концу года поделят. Смотрите, вон тут Сорелев мальчишка, пойдем-ка отсюда похорошему.
Жюльен вернулся домой в самом скверном настроении; г-жа де Реналь сидела очень грустная.
— Вы с торгов? — спросила она.
— Да, сударыня, и меня там приняли за шпиона господина мэра.
— Ах, если бы он меня послушался и уехал куданибудь на это время!
В эту минуту вошел г-н де Реналь, чрезвычайно мрачный. За обедом
— Пора бы уж вам, друг мой, привыкнуть.
Вечером все молча уселись у камина; только потрескивание буковых поленьев нарушало тишину. Случается, что в самых дружных семьях наступают такие тоскливые минуты. Вдруг один из мальчиков радостно закричал:
— Звонок! Звонок!
— А, черт! Если это господин де Сен-Жиро вздумал донимать меня под видом благодарности, так я ему выложу все, что думаю. Это уж слишком! В сущности, он всем обязан господину Вально, а я только скомпрометирован. Ну что, если проклятые якобинские газеты подхватят этот анекдотик и будут надо мной всячески потешаться?
Лакей распахнул дверь, и следом за ним в комнату вошел очень красивый господин с пышными черными баками.
— Господин мэр, я синьор Джеронимо. Вот письмо от кавалера де Бовези, атташе при неаполитанском посольстве; он передал мне его для вас в день моего отъезда, всего девять дней тому назад, — весело добавил синьор Джеронимо, поглядывая на г-жу де Реналь. — Синьор де Бовези, ваш кузен и мой близкий друг, сударыня, говорил, что вы знаете итальянский язык.
Веселый неаполитанец внес неожиданное оживление в этот скучный вечер. Г-жа де Реналь захотела непременно угостить его ужином. Она подняла весь дом на ноги, ей хотелось во что бы то ни стало заставить Жюльена забыть о том, что его сегодня дважды чуть не в лицо обозвали шпионом. Синьор Джеронимо, знаменитый певец, человек вполне светский, был вместе с тем очень веселым, жизнерадостным человеком, — ныне эти качества уже несовместимы во Франции. После ужина он спел с г-жой де Реналь маленький дуэт, а потом развлекал общество всякими занимательными рассказами. Когда в час ночи Жюльен сказал детям, что пора идти спать, они жалобно взмолились.
— Мы только еще немножко послушаем последнюю историю! — сказал старший.
— Это история про меня, синьорине, — сказал синьор Джеронимо. — Восемь лет тому назад, когда я, как вы теперь, был учеником, я учился в Неаполитанской консерватории… Я хочу сказать, что мне было столько же лет, сколько вам, но я не имел чести быть сыном прославленного мэра прелестного городка Верьера.
При этих словах г-н де Реналь глубоко вздохнул и посмотрел на жену.
— Синьор Дзингарелли, — продолжал молодой певец, слегка утрируя свой акцент, отчего дети так и покатывались с хохоту, — мой синьор Дзингарелли был ужасно строгим учителем. Его не любили в консерватории, а он хотел, чтобы все вели себя так, как если бы его боготворили. Я часто ухитрялся удирать потихоньку. Я отправлялся в маленький театрик Сан-Карлино и гам слушал самую божественную музыку, но — бог ты мой! — как раздобыть восемь монеток, восемь су, которые надо заплатить за входной билет? Такая громадная сумма! — говорил он, поглядывая на детей, а они прыскали со смеху. — Как-то синьор Джованноне, который был директором Сан-Карлино, услышал, как я пою, — мне было тогда шестнадцать лет, — он сказал: «Этот мальчик — сущий клад».
— Хочешь, я тебя возьму к себе, милый мальчик? — говорит он мне.
— А сколько вы мне дадите?
— Сорок дукатов в месяц.
А ведь это, господа, ни много, ни мало, сто шестьдесят франков! Мне показалось, словно передо мной рай открылся.
— Ну, а как же, — говорю я Джованноне, — как же устроить, чтобы строгий синьор Дзингарелли отпустил меня?
— Lascia fare a me.
— Предоставьте это мне! — вскричал старший из мальчиков.
— Совершенно верно, мой юный синьор. Так вот синьор Джованноне говорит мне: «Саго, [15] подпиши-ка прежде всего вот этот контракт». Я подписываю. И он сейчас же дает мне три дуката. Я в жизнь свою таких денег не видывал. А затем объясняет мне, как я должен действовать.
15
Дорогой (итал.).
На другой день я испрашиваю аудиенцию у грозного синьора Дзингарелли. Его старый лакей ведет меня к нему в комнату.
— Что тебе от меня надо, сорванец? — спрашивает Дзингарелли.
— Маэстро! — говорю ему я. — Я пришел покаяться во всех моих проступках. Никогда больше я не буду удирать из консерватории и лазить через забор. Я буду теперь учиться вдвое прилежнее, чем раньше.
— Если бы я не боялся испортить самый прекрасный бас, какой я когда-либо слышал, я бы тебя посадил под замок на хлеб и на воду, негодник; ты бы у меня посидел так недельки две.
— Маэстро, — опять начинаю я, — я теперь буду у вас самым примерным учеником во всей консерватории, credete a me. [16] Но я только прошу, не откажите исполнить мою просьбу: если к вам кто-нибудь явится просить, чтобы я пел где-нибудь, не отпускайте меня. Умоляю вас, скажите, что вы не можете!
— Да кому же в голову придет просить у меня такого шалопая? Да разве я когда-нибудь позволю тебе уйти из консерватории? Да ты что, смеяться надо мной вздумал? А ну-ка, вон отсюда! Сию минуту вон! — кричит он, а сам старается пнуть меня ногой в зад. — Смотри, попадешь у меня под замок на хлеб и на воду.
16
Поверьте мне (итал.).
Через час сам синьор Джованноне является к директору.
— Я пришел просить вас, — говорит он, — сделайте милость, от вас зависит мое счастье, — отдайте мне Джеронимо, пусть он попоет у меня эту зиму, а я тогда смогу дочку замуж выдать.
— На что тебе этот сорванец? — кричит ему Дзингарелли. — Да я и слышать об этом не желаю! Не отдам ни за что! А кроме того, если бы я даже и отпустил его, он сам никогда не согласится бросить консерваторию: он только что клялся мне в этом.
— Ну, если только за этим дело, — важно ответствует Джованноне, доставая из кармана мой контракт, — carta canta [17] — вот его подпись.
17
Контракт поет (итал.).
Тут Дзингарелли рассвирепел, чуть звонок не оборвал.
— Выгнать, — кричит, — сейчас же выгнать Джеронимо вон из консерватории! — А сам весь трясется от ярости.
Так меня и выгнали. Ну и хохоту было! И в тот же вечер я уже пел арию Moltiplico: Полишинель собирается жениться и считает по пальцам, что ему надо купить себе для обзаведения хозяйством, и каждый раз сбивается со счета.
— Ах, сударь, будьте так добры, спойте нам эту арию! — сказала г-жа де Реналь.
Джеронимо запел, и все хохотали до слез. Синьор Джеронимо отправился спать, когда уже пробило два часа; он очаровал всю семью своими приятными манерами, своей любезностью и веселым нравом.