Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
Не уволился. Не выгнал. И вот, незаметно, – соглашался с ними.
А может быть – не так уж и плохо? Что-то всё-таки отвоёвано.
Только вот подписывать вместе с Советом – Гучков не мог! Слишком омерзительно.
Подпишут – от Военной комиссии. И можно указать: воззвание составлено по соглашению с военным министром.
«Приказ № 3»?..
Испытывал Гучков истощение. Изнеможение. Уныние.
473
Ничто, наверное, не может сравниться с состоянием человека, который всю жизнь томился по своей прирождённой деятельности, а деятельность изнывала без него от обсевших её бездарностей, – и вот наконец они соединились!
Так чувствовал себя Милюков на посту министра иностранных дел – не случайно его заняв. Революция обязана своей победой отнюдь не стихии, но Государственной Думе и Прогрессивному блоку, которые подготовили атмосферу переворота и дали ему свою санкцию. Гневное народное движение долго вели и вывели – Дума и Блок, а их вёл Милюков, – и вот законно вышел на своё новое положение.
Как-то молодеешь сразу на десять лет. Насколько бодрей и уверенней всё видится!
Наконец-то, после стольких лет, да может быть вообще впервые в своей истории, Россия перед просвещённой Европой могла не стыдиться своего высшего дипломатического представителя: он был европейского уровня. Наконец-то было кому достойно и равно объяснить Европе всё происходящее в России и перспективы её. С сердцем, открытым для союзников, преданным и искренним, но и с пониманием глубоким объяснить им этот как бы загадочный, как бы неожиданный взрыв: страна измучилась от неумелого, дурного ведения войны и воспряла против него. Высшее чувство народа и армии – продолжать эту войну до полной победы совместно с верными союзниками!
Приходили первые европейские газеты с откликами на революцию – и Павел Николаевич с большим удовольствием прочитывал долгие колонки восторгов: наконец-то в России у власти стали передовые умы!
Наслаждение вызывала у Павла Николаевича вся плавная, респектабельная внутренняя процедура министерства иностранных дел – и не намеревался новый министр менять этот отличный порядок. Менять лиц? Но большинство тут к месту. Есть, конечно, и штюрмеровские ставленники, с этими постепенно разобраться и очистить. (Только не мог Павел Николаевич отказать себе в удовольствии немедленно отчислить нашего посланника в Швейцарии Бибикова, который прошлым летом невежливо обошёлся с лидером Прогрессивного блока, когда тот гостевал в Швейцарии.)
И большое наслаждение испытывал Милюков от общения с послами, особенно с английским и французским, своими давними искренними друзьями. Сэр Джордж Бьюкенен по убеждениям и симпатиям так просто был как член Прогрессивного блока, разделял негодование, как ведутся в России дела, и пожелания реформ. Милюков и другие думские лидеры минувший год частенько посещали английское посольство и чувствовали себя тут вполне по-свойски.
И в эти дни, хотя официальное признание новой России державами несколько задерживалось, тут неизбежна дипломатическая инерция, – встречи с послами приятнейше происходили. Французский посол Палеолог даже приходил в Таврический – требовать декларации верности союзникам. Отдельной декларации? В этом пункте союзники проявили понятное безпокойство, но и может быть маленькую нервную безтактность, с несколько избыточной энергией опережая и настаивая, что мало будет выразить надежду на продолжение военных усилий, надо их гарантировать, и публично повторить о прусском милитаризме, об общности союзных целей, как это делалось при старом правительстве.
– Но вы не представляете, – пытался возражать ему Милюков, – как нам трудно с нашими социалистами. Ведь мы не можем идти с ними на разрыв, иначе будет гражданская война.
Француз не представлял и не понимал: их-то социалисты все поддерживали войну.
А сэр Бьюкенен в эти дни не выходил из дому, по простуде, и при устоявшихся личных дружеских отношениях Милюков счёл вполне допустимым вчера самому посетить посла. Бьюкенен откровенно говорил, что есть соображения, замедляющие шаг признания Временного правительства союзниками. Прежде чем сделать этот шаг, британское правительство должно получить уверенность, что новое русское правительство готово продолжать войну до конца и восстановить дисциплину в армии.
Ах, кое-чего не видно и с европейских высот. Дисциплина в армии не могла же не расшататься, если этим путём только и совершён переворот. Это – эпифеномен революции. Но это расстройство – временное, и аффрапирующее поведение солдатской массы уже сглаживается. Что же касается целей продолжения войны – вот, министр иностранных дел твёрдо и ответственно заверяет английского посла, что война будет продолжаться in optima forma. Однако он просит сэра Джорджа иметь в виду, что в публичных заявлениях о войне правительство должно соблюдать исключительную осторожность – ввиду крайних левых.
Да сэр Джордж и сам глубоко уверен в благоприятном результате русской революции для общего союзного дела: поскольку революция пошла сверху – анархии не должно возникнуть. Окрылённый гражданской свободой, русский солдат сумеет постоять за демократические начала всего мира. Самодержавный реакционный режим никогда не внушал английскому правительству симпатий. И всё же дипломатическая осторожность требует подождать от нового правительства совершенно недвусмысленных заявлений о продолжении войны.
Неофициально беседовали и о будущем государственном строе России. Милюков полагал, что монархия ещё не совсем потеряна. – А отчего же такие крайности, вот уничтожают императорские эмблемы? – Ну, потому что надо дать удовлетворение народному сознанию, поэтому арестовывают и министров. Но монархия типа английской – это лучшее, что можно предложить для России. Милюков надеется, что Михаил своим благородным отказом приобрёл большие шансы снова быть избранным в государи.
Ещё менее официально – об ушедшем царе. Дело в том… чт'o с ним делать? Он теперь повисает на Временном правительстве обузой. Он, очевидно, будет просить убежища у английского короля. Это усматривается из его просительных пунктов, которые генерал Алексеев передал из Ставки: пока пребывать в Царском Селе, до выздоровления семьи, а затем право выезда через Мурман. И, сказать откровенно, для Временного правительства это был бы самый лучший выход: не охранять, не защищать от левых. Никому абсолютно не нужный и абсолютно безвредный, уезжал бы он, право, в Англию, и снялись бы сразу многие проблемы, Временное правительство могло бы двигаться свободней. А в Англии, под сенью мощной демократии, он стал бы беззвучным частным лицом. Мы были бы крайне благодарны, если б английское правительство… Что думает сэр Джордж?
Сэр Джордж, худой, седоватый, с красным лицом, очень английским и очень энергичным, уже думал об этом, разумеется. Да, он полагает, что король Георг пригласит своего двоюродного брата. Сэр Бьюкенен судит отчасти потому, что, вот, у него в руках – телеграмма от короля Георга к сверженному Николаю. У посла есть физическая возможность переслать её в Ставку через английского военного представителя там. Но сэр Джордж… стал испытывать сомнения: удобно ли передавать такую телеграмму сверженному монарху в обход нового правительства?