Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
Мордвинов и Нарышкин держались очень нервно, и Мордвинов уже успел объяснить Государю, что лицам свиты, не достигшим пенсии, приказано новым военным министром не оставаться в свите, но на военной службе.
Это – каким же министром? Это – Гучковым?
Оставалось близкой свиты всего пять человек за столом – ещё Алек Лейхтенбергский, доктор Фёдоров, да князь Долгоруков, исполняющий теперь сразу должности и министра двора, и дворцового коменданта.
Но и сегодня не было основания нарушить отвлечённость застольного
И лишь в конце чая, когда уже подымались, Государь вдруг, неожиданно для себя, произнёс, с попыткой улыбки:
– А вы знаете, господа… Я… Я – ведь как бы лишён свободы.
514
Заболел семилетний Тити, сын Лили Ден, крестник императрицы. Об этом Лили узнала по ещё не выключенному телефону, как раз в суматохе. Говорила – горничная и подносила сына в жару к телефону. И он бормотал: «Мам'a, когда же ты приедешь?»
Разрывалась Лили, но было невозможно, но было предательски в эти ужасные часы покинуть дворец! И она решила – даже не говорить государыне.
Однако та сама, мужественная, но с совершенно красными глазами, позвала её:
– Лили, вам надо уходить. Вы понимаете этот приказ? Никому, кто останется, уже не разрешат покинуть дворец. Подумайте о Тити, разве вы сможете не только без него, но даже без известий о нём?
Говорила так – но конечно мечтала хоть одну живую близкую душу сохранить подле себя.
– Ваше Величество! Моё самое большое желание – остаться с вами.
Скорбное лицо государыни осветилось – не улыбкой, которая не шла к её лицу никогда, – но светом от невидимого источника:
– Я знала это! Но я боюсь, это будет ужасным испытанием для вас.
– Не думайте обо мне, Ваше Величество. Мы будем переносить опасность вместе.
– Боже, милая моя, родная девочка, как я вам благодарна за вашу преданность.
– Это я должна благодарить вас, Ваше Величество, что вы разрешаете мне остаться с вами.
Эти два дня совместных сжиганий очень сблизили их. Государыня разворачивала, разворачивала письма, фотографии – читая про себя, но не скрывая лица, и не боясь ничего открыть Лили, как своей. Вместе утерянное – сблизило их больше, чем вместе бы приобретенное.
А вчера вечером верная прислуга предупредила, что жечь больше нельзя: уборщики печей обратили внимание на непомерное количество золы в каминах – а сейчас всё доносится наружу, уже верить никому нельзя.
Вот как! – даже свободы сжигать своё интимное у себя в камине государыня была лишена!
Ну, правда, большую часть успели.
Вся обстановка вокруг дворца уже была отравлена предательством, и это коснулось части прислуги. Сама государыня не видела потока грязи, выливаемой на неё газетами, злобных статей и карикатур, – но это всё притекало во дворец, и прислуга отравлялась.
И ещё приходили государыне письма, – Лили читала их, даже сегодня трусливо-анонимные, – с предложением помочь установить мир с немцами.
Лицу государыни естественно было выражение грустного величия. Или, при неподвижных глазах, магнетически-пламенный взгляд:
– Ах, Лили, страданьями мы очищаемся для небес. Мы, которым дано видеть всё и с другой стороны, – мы всё должны воспринять как Божью руку. Мы молимся – а всё недостаточно. Из другого мира, потом, мы всё это увидим совсем иначе. С отречением Государя всё кончено для России. Но мы не должны винить ни русский народ, ни солдат – они не виноваты.
Её поразило, что в сегодняшних утренних газетах уже было крупно напечатано дословно то, что Корнилов ей сегодня прочёл. Итак, весь Петроград с утра уже знал сегодня обо всём – и ни одна сочувствующая душа не прорвалась предупредить государыню.
Бенкендорфы, разумеется, оставались. Приехала из Кисловодска Настенька Гендрикова – как раз сегодня, прямо в капкан. Милый Боткин – оставался при детях. Милый Жильяр, учитель французского, заявил, что никуда теперь не пойдёт. Мистер Гиббс, учитель английского, оказался в Петрограде, и его теперь не пускали во дворец. А граф Апраксин не мог покинуть обязанностей враз, но уже дал понять, что на таких условиях он оставаться не может.
А давно ли брался учить государыню, как ей быть?..
Там и сям проходил, показывался новый комендант дворца – штабс-ротмистр Коцебу, бывший офицер Уланского Ея Величества полка, она его не помнила, правда. Но Лили – хорошо знала его! – это был её дальний родственник.
И она подстерегла его на проходе в одиночестве и спросила, что это значит.
Он ответил в большом смущении:
– Не могу себе представить, почему я назначен на этот пост. Меня никто не предупреждал, не объяснял. Сегодня ночью разбудили и приказали отправляться в Царское Село. Заверьте Их Величества, что я попробую сделать всё возможное для них. Если я смогу быть им полезен – это будет счастливый момент моей жизни.
Едва Лили донесла эту тайную радость до государыни – принеслась следующая: Сводный гвардейский полк отказался сдать караулы пришедшим стрелкам!
Вот это так! Вот это новость! Да ещё может быть с этого начнётся и весь великий поворот войск??
Но хотя они не сдали караулов и до ночи – не стало внутренних постов, и откуда-то просачивались в дворцовые коридоры развязные, дерзкие солдаты с красными рваными лоскутами – и с любопытством заглядывали в двери комнат, спрашивали объяснений у слуг.