Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Дарданеллы? (Ну конечно. Как это не с них начали.) Задачи войны будут зависеть от воли народа и взглядов союзников. Решится, когда враг отойдёт от наших пределов. Рано поднимать этот вопрос. (Этот вопрос можно изложить глубоко и блистательно – но и вам не понять, и вслух нельзя.)
Как вы смотрите на вчерашние слова Гучкова, что страна в опасности? (Они же там вчера толклись в Думе, на хорах.) Это – его личное мнение. (Нет, недостойно! Поправился:) Я тоже считаю, что положение весьма серьёзно, и русская дипломатия должна принять меры к парализованию наблюдающихся у нас отрицательных явлений.
Как вы смотрите на возможность заседаний Государственной Думы? (А можно заметить, что среди них есть не такие глупые лица и не такие распущенные.) Государственная Дума как законодательное учреждение больше существовать не может, так как её права и полномочия перешли к Временному правительству, которое в данный момент и есть законодательная власть.
О двоевластии? О коалиции? Да, власть должна быть сильной. Правительство должно сосредоточить всю власть. Ему должно быть полное доверие. Если можно удовлетвориться нынешним составом кабинета – пусть так. Если нужно составить коалиционное министерство – пусть составляют. Но нельзя менять министерство каждый месяц.
Понравилось. Вообще – удался его тон. Не только не разорвали на арене – но всё отбил.
Известно ли министру, что русские евреи из Дании якобы собираются ехать в Россию агитировать в пользу мира? (Отзвук агентурного английского донесения, дословно повторенного в ставочной телеграмме, но неосторожно разгласилось.) Этого не знаю. Но знаю другое: американские евреи горячо откликнулись на русскую революцию и готовы оказать России всяческое содействие.
И, к своему удивлению, покинул помост под крепкие аплодисменты. В зале к нему подходили офицеры и солдаты. А между тем наверх жадно выскочил Скобелев, давать и свои убогие объяснения о внешней политике.
С облегчением, что эта процедура миновала, Павел Николаевич поехал в своё уже любимое здание у Певческого моста и сел писать передовую к субботней «Речи». Теперь не так, как в прошлые годы, он не писал передовицы часто, но – на ответственных поворотах. Сейчас был именно такой. Сквозь все эти безрассудные вопли, восклицания и статейные размазывания о коалиционном правительстве – он несколько дней держал «Речь» немой: ни слова об этом, как будто и не обсуждается. (Ибо: что думаешь – сказать вслух нельзя, но и поддаваться нельзя.) Враги заметили и уже стали тыкать обвинениями – не за то, чт'o говорится, а за то – почему не говорится. И – можно было бы ещё помолчать, но из-за этого злополучного правительственного Обращения молчать дальше было нельзя: слагалось впечатление, что и Милюков и кадетская партия думают так же, как остальные слабоумные министры. И теперь в своём большом светлом кабинете с огромными окнами на Дворцовую площадь, где столько раз взвешивались судьбы Империи, Павел Николаевич тщательно взвешивал выражения, которые завтра польются по России, потом достигнут Лондона и Парижа и станут историей. Газетная передовица гораздо важней и ответственней какого-нибудь частного выступления в каком-нибудь случайном зале.
Задача его была доказать, что пусть правительство останется таким, как оно есть. Но если хочешь успешно теснить противника, удобно изобразить, что ты готов и к отступлению.
Временное правительство никогда и не мыслилось как партийное (это против Керенского), оно – вообще даже не министерство, и уже поэтому никак не может стать коалиционным! Временное правительство – совсем не ответственное министерство, оно есть одновременно и законодательная, и исполнительная власть. (В это место могут ударить, дополнительно защитить.) Только в шутку называют его «двенадцатью самодержцами»: у наших министров – всенародно принятая присяга, и в этом raison d’etre [2] Временного правительства. На этой присяге основываются их полномочия. Но в известном смысле – да, и возможно, и необходимо говорить о неограниченности власти Временного правительства: поскольку оно ни на кого не может переложить даже долю своей безмерной ответственности. Оно – не ответственно ни перед парламентом, которого нет, ни перед петербургским Советом, – а только передо всем народом. (И вот теперь – элиминировать вредное Обращение.) Обращение 26 апреля находится совсем в другой плоскости, это – определённое profession de foi, [3] и с ним только чисто механически можно связать коалиционное министерство. Неправильно видеть центр тяжести его в приглашении партий. Там нет и речи о «переустройстве правительства». Считать Временное правительство «случайной комбинацией» – большая опасность.
2
разумное основание (франц.).
3
исповедание веры (франц.).
Хотя, увы, увы, такое оно и есть. Да, сегодня он набрал бы не такое правительство. Но уж пусть какое есть.
Пополнить правительство? – да, это возможно. Но нам хотят навязать реконструкцию? Это безплодные эксперименты и тупик. (Тут место и съязвить.) Однако нелишне напомнить, что крайний левый фланг отказался от участия во власти два месяца назад, – а теперь они уже «безпредельно подготовлены»? Но не видно, чтоб они спешили разделить ответственность. (И завершить вариантным пируэтом.) Но может быть, правда. Временное правительство должно признать взятую задачу непосильной и полностью переустроить свой состав? передать бремя власти в более сильные руки? А в чём почерпнуть уверенность, что новая власть, рождённая уже не революционным порывом Февраля, – сумеет заново пройти весь путь завоевания себе авторитета? А не окажемся мы перед ещё худшими трудностями? (И последний аккорд, от которого жутко и самому.) Очень возможно, что болезнь несравненно серьёзней, чем думают, и её лечить надо гораздо более радикальными средствами. Пустая трата времени обращаться к лекарствам от насморка, когда больной в тифе.
Сокрушительно убедительно. Трудно оспорить. Только вот разбухло, и надо разделить на две передовицы. Ну, это сделают в редакции.
С чувством полноты от сильно высказанного провёл Павел Николаевич конец вчерашнего дня. Если хочешь быть сильней, то – борись, в процессе самой борьбы добавляется сил.
И сегодня с утра с двойным удовольствием прочёл первую из передовиц. И смотрел, подписывал обычные бумаги, давал распоряжения. (И как Братиану отправить завтра в Румынию, уже 10 дней болтается в Петрограде.) И принимал второстепенных послов. И задумывал (так надоел склочный Петроград): а не поехать ли ему в Ставку и серьёзно-серьёзно обсудить с Алексеевым истинное стратегическое положение, опасности и надежды? Две поездки в Ставку за эти два месяца были скорее шумно-представительные, слишком много министров сразу.
И вдруг – секретарь попросил взять телефон: на проводе князь Львов. И ещё более вдруг: сладким голосом заговорил князь о своём желании немедленно сейчас приехать к Павлу Николаевичу в министерство.
Что такое? Чуть не каждый день встречаемся на правительстве. Какая срочность? И – сам едет?
Ёкнуло сердце, что это не к добру.
Самого князя не опасался Милюков, не уважал, не чувствовал в нём никакого собеседника-соперника. Но за князем – могли клубиться тёмные обстоятельства.
И чем серафимистее князь вплыл в кабинет – тем ясней осознал Павел Николаевич опасность..
Князь вёл себя – как сердечный друг, он просто рад прийти и дружески расслабиться в кабинете своего друга Павла Николаевича. Не отказался от стакана чая, с приятством размешивал сахар, позвенивая ложечкой. Но в глаза не смотрел, покашивал к столу, – да это и частая была у него манера. Но даже при отведенных глазах от него испускалась лучистость. И наконец вымолвил:
– Ax, Павел Николаевич! Запутались мы, запутались. Помогите! Помогите нам.
И, даже зная князя, – Милюков на минутку обманулся: он так и принял, что эта мякоть наконец поняла свою несостоятельность и хочет твёрдых указаний, выводящей руки. Да Милюков и готов её предложить. Да это сегодня изложено в передовице «Речи».
Улыбка князя была прелести неизъяснимой, но и печали:
– Как раз в эти дни… в Исполнительном Комитете… Они теперь в процессе принятия решения, и мы должны им облегчить.
Ка-кого решения?!? Князь пришёл, уже сделав свой выбор заранее, – коалиция??