Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
Кажется, это место знали не так хорошо, даже некоторые были совсем не согласны. И в то время как одни продолжали похлопывать в каждой паузе, – другие стали кричать, и даже враждебно. А кто-то на весь зал отчётливо крикнул, несвоевременно и бестактно:
– А кто вас выбрал?
Павел Николаевич ещё не перешёл к составу правительства, Павел Николаевич думал бы ещё поговорить об обязательствах толпы перед свободой, – но этот бестактный выкрик сбивал его речь. И нельзя было притвориться, что не слышишь его, – так громок, это был не слушатель немудрёный, но митинговый завсегдатай, кузнечные лёгкие. Милюков быстро перебрался мыслями и без всякого смущения изменил речь:
– Я слышу, меня спрашивают: кто вас выбрал? – Он мог бы спрятаться за Думу. Но это уже стесняло его. – Нас никто не выбирал, ибо если бы мы стали дожидаться народного избрания, мы не могли бы вырвать власти из рук врага! Пока мы спорили бы о том, кого выбирать, – враг успел бы организоваться и победить и вас и нас! – Кажется, это он сильно и определительно сказал. И добавил эффектно: – Нас выбрала русская революция!
И – вздрогнул, как это внезапно и сильно у него сказалось, хоть поставляй в хрестоматию. Он искренно не вспомнил в эту минуту, что цель его всегда была избежать революции, – сейчас именно из революции он естественно возник и поднялся сюда.
Снова зашумели аплодисменты, а тот горлохват не нашёлся. Да и кому не закроет рот исторический процесс?
– Так посчастливилось, – (им, массе посчастливилось), – что в минуту, когда ждать было нельзя, нашлась такая кучка людей, которая была достаточно известна народу своим политическим прошлым и против которой не могло быть и тени тех возражений, под ударами которой пала старая власть.
Сантиментальные нотки всегда нравятся всякой толпе:
– Поверьте, господа, власть берётся нами в эти дни не из слабости к власти. Это – не награда, не удовольствие, а заслуга и жертва! И как только нам скажут, что жертвы эти больше не нужны народу, мы уйдём с благодарностью за данную нам возможность. – Почти расплакаться мог другой ора тор, но не в характере Павла Николаевича. Напротив, твёрже: – Но мы не отдадим этой власти теперь, когда она нужна, чтобы закрепить победу народа, и когда, упавшая из наших рук, она может достаться только врагу.
Опять охотно хлопали, но и раздались выкрики:
– А кто министры?
Эти выкрики рвали инициативу, не давали Павлу Николаевичу строить речь, заставляли отвечать не по плану:
– Для народа – не может быть тайн! Эту тайну вся Россия узнает через несколько часов. И, конечно, не для того мы стали министрами, чтобы скрыть в тайне свои имена. Я вам скажу их сейчас. Во главе нашего министерства мы поставили человека, имя которого, – (что-нибудь надо же сказать), – означает организованную русскую общественность.
– Цензовую! – перебил громкий же развязный голос, но другой.
Плохо. Здесь оказывалось слишком много левых и не друзей слева, но левых непримиримых. Надо было удерживать штурвал речи:
– …общественность, так непримиримо преследовавшуюся старым правительством. Князь Георгий Евгеньевич Львов, глава русского земства…
– Цензового! цензового! – кричали опять. Очень трудно становитесь говорить. Да, народная обстановка тревожна:
– …будет нашим премьером и министром внутренних дел, и заместит своего гонителя. Вы говорите: цензовая общественность? Да, но единственная организованная! И она даст потом организоваться другим слоям.
И – скорей, не задерживаясь слишком на Львове, который того и не стоил, – к самой выигрышной фигуре (а получилось диспропорционально, будто бы вторая в правительстве):
– Но, господа, я счастлив сказать вам, что и общественность нецензовая тоже имеет своего представителя в нашем министерстве! Я только что получил согласие, – (проговорился, что он и есть фактический премьер), – моего товарища Александра Фёдоровича Керенского занять пост в первом русском общественном кабинете!
И вот тут раздались рукоплескания – бурные, каких ещё не было с начала речи. Вот кто был действительно популярен! И присоединяя свой полёт к полёту этих крылатых хлопаний, Милюков невольно выразился горячее, чем чувствовал:
– Мы бесконечно рады были отдать в верные руки этого общественного деятеля то министерство, в котором он воздаст справедливое возмездие прислужникам старого режима, всем этим Штюрмерам! и Сухомлиновым!
Самое безошибочное место для ударов. По этим сколько ни бей – разногласий не будет.
– Трусливые герои дней, прошедших навеки, по воле судьбы окажутся во власти не щегловитовской юстиции, а министерства юстиции Александра Фёдоровича Керенского!
И опять захлопали бурно, ураганно, и кричали, но тоже одобрительно, и во всём этом одобрении Милюков снова укреплялся.
Но что-то ещё кричали:
– А – вы?… А – кто?…
– Вы хотите знать другие имена? – скромнее и не так громко отозвался Павел Николаевич. – Мне, – мне мои товарищи поручили взять руководство внешней русской политикой.
Хорошо хлопали, хорошо, со всех сторон, и Павел Николаевич тоже раскланивался, раскланивался во все стороны. За эти минуты он простил толпе предыдущие дерзости. Ради этих минут он и поднимался на этот помост. И не захотелось испортить их спорами о Дарданеллах или войне до конца. Но хотелось ещё усилить взаимочувствие с толпою, и голос дрогнул:
– Быть может, на этом посту я окажусь и слабым министром… Но я могу обещать вам, что при мне тайны русского народа не попадут в руки наших врагов!
Но нельзя было оставаться всё на себе, и Милюков двинулся дальше:
– Теперь я назову вам имя, которое, я знаю, возбудит здесь возражения. – И подождал. С тяжёлым чувством приступал Милюков к этой неизбежной рекомендации. – Александр Иванович Гучков был моим политическим врагом…
– Другом! – крикнул какой-то классовый аналист, за цензовой ненавистью не желая рассмотреть индивидуальность позиций.
– …врагом в течении всей жизни Государственной Думы. Но, господа, мы теперь политические друзья. Да и… и к врагу надо быть справедливым. – (Снова выигрышный момент, всегда производит хорошее впечатление добрый отзыв о враге). – Гучков положил первый камень той победе, с которой наша обновлённая армия… Мы с Гучковым – люди разного типа. Я – старый профессор, привыкший читать лекции (вы понимаете, конечно, что это – эллипсис), – а Гучков – человек действий. И теперь, когда я в этой зале говорю с вами, Гучков на улицах столицы организует победу!