Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
Но так как телеграмма пойдёт всё равно через Ставку, то надо как-то вежливо сообщить и в Ставку. Тоже не обижать Алексеева зря. Даже можно придать форму как бы совета со Ставкой или просьбы.
А Государя – обойти фигурой почтительного умолчания.
На всё это потребовалось много ума и тонкости.
Зато уж по самой столице, спета порадовать жителей, мог Председатель первый объявить о назначении Корнилова и в форме собственного Приказа.
Тут – полковники из Военной комиссии даже не могли ему помочь. Это не были строки рядового сухого воинского приказа, но надо было столько пережить и перечувствовать, сколько помещалось в широкой груди Родзянко.
«Тяжёлое переходное время кончилось. Народ совершил свой гражданский подвиг и свергнул старую власть. Неизбежное замешательство приходит к концу. Граждане страны! А в первую очередь граждане взволнованной столицы!… Вернуться к спокойной трудовой жизни. Временный Комитет Государственной Думы назначает Главнокомандующим войсками Петрограда и его окрестностей…»
Всё так, всё очень хорошо. Но не хватало какого-то последнего торжественного аккорда. И, потолкавшись по тесным комнатам, Родзянко понял и приписал:
«4 марта назначить парад войскам Петроградского гарнизона…»
Несколько огорчало Председателя, что союзные послы искали сношений не с ним, но с рождаемым правительством. Однако у Родзянко оставалась важнейшая связь – с великим князем Михаилом, которому с часу на час предстояло принять в свои руки Россию. С того вечера, как виделись, великий князь застрял в Петрограде и скрывался на тайной квартире. В решающие часы он нуждался в духовной поддержке!
Сколько мог в тесноте, Родзянко отъединился, чтоб не заглядывали ему в бумагу, и написал его императорскому высочеству для передачи с верным человеком.
…Теперь всё запоздало…
(Как и назначение самого Родзянко, которое ещё месяц назад могло спасти страну).
…Успокоит страну только отречение от престола в пользу наследника – при вашем регентстве. Прошу вас повлиять, чтоб это совершилось добровольно, и тогда сразу всё успокоится. Родзянко не очень полагался на Гучкова: Гучков вспыльчив, и враждебен Государю, и может только напортить. Это была плохая мысль – посылать во Псков Гучкова. А у великого князя, конечно, нет сейчас прямой связи с державным братом, но быть может сумеет телеграфировать ему как-то косвенно? или послать записку с оказией? А – утверждался Родзянко окончательно: никакого другого выхода для России, как отречение Государя, – нет. Расходились волны народные!… (Да если угрожали растерзать самого Председателя!…)
…Я лично сам вишу на волоске и могу быть каждую минуту арестован и повешен. Не делайте никаких шагов и не показывайтесь нигде!…
Упаси Боже, не растерзали б и великого князя.
…И знайте: вам – не избежать регентства.
Эта тайная близость со вступающим монархом душевно укрепляла Родзянко.
337
Государь отдал своё отречение в чужие руки. Им первым, трём случайным генералам, он открыл и отдал своё намерение, не посоветовавшись ни с единой живой душой.
А душа требовала – поговорить с кем-то же своим. Подкрепиться.
А своего – никого, никого не было вокруг.
Да истинно-то своих у него было два-три человека, семья. Но он был от них отрезан.
Нет, тёплый и преданный был один человек – Фредерикс, о котором Аликс уже не один год сердилась, что он выжил из ума и опасно не соответствует своему месту. Но Николай не любил увольнять старых верных слуг и чувствовал к Фредериксу нежность.
Теперь он его позвал. Согбенный древний старик со слезящимся взглядом пришёл тотчас. Да ведь у Фредерикса было своё горе: пришло известие из Петрограда, что дом его сожжён, а о семье ничего не известно.
И первое, что Государь спросил: ничего ли нового о семье?
Фредерикс печально покачал преклонной головой.
Ему было разрешено в присутствии Государя сразу садиться – и он сел.
И Государь медленными фразами, с перерывами, ещё сам как о новом и может быть даже не свершившемся? – стал ему объяснять.
Что – вот так… Что – если армия тоже за это… Все – отступились. Другого выхода не было.
Жёлто-седой старик с усами, всё ещё расторченными, следил потухшим взглядом – и вдруг глаза присветились, голова затряслась сильней, губы зашевелились, и вышел хрип:
– Я не верю, Ваше Величество. Николай растерялся:
– Но это так, граф, увы.
Голова Фредерикса тряслась в виде отказа, как бы он отрицал:
– Нет. Не ожидал. Что доживу до такого ужасного конца…
Николай почувствовал как обвал в груди: что он, правда, наделал?!
А голова Фредерикса тряслась теперь утвердительно:
– Зачем я ещё жив? Вот что значит пережить самого себя.
А ещё же теперь судьба наследника, совсем уже непонятная. Николай почувствовал слезы в глазах и не мог говорить.
Неужели Господь покинул…? Тогда нечего и сопротивляться. А отдаться воле Божьей.
Но тут доложили, что генерал Рузский снова просит его принять. И Государь привёл глаза в порядок.
Что такое?
Тот же нервно-механический генерал вошёл, со своим ровным четырёхугольным бобриком седо-белых волос и проволочными очками.
Вот какая новость: пришла телеграмма из Петрограда, что во Псков к Его Величеству выезжают делегатами члены Государственной Думы Гучков и Шульгин. (Гучков – не член был Думы, но сейчас никто не заметил этой разницы, естественно он был из той компании).
Так вот Рузский вернулся из своего вагона. Он ещё не успел отправить царские телеграммы – и отправлять ли теперь в Петроград, если оттуда едут?
Сердце Государя крупно забилось радостью. Он снова поднимался из колодца: лишь сейчас почувствовал, сколько он уже успел отдать! Едут? Ехать могут – только на переговоры. Значит, какие-то изменения в Петрограде к лучшему. Ещё может быть и не придётся столько уступать!
(И даже то, что едет именно Гучков, не легло в эту минуту камнем. Гучков, разгласивший в газету интимные высказывания Государя, Гучков, которому Государь через Поливанова передавал, что он – подлец, которого не узнал на прощальном приёме 3-й Думы, – сейчас, едущий с доброй вестью, как-то смягчался и отчасти прощался).