Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

Солженицын Александр Исаевич

Уже так много было полков, желающих выразить преданность, что не все могли пойти по круговороту Таврический дворец-Дворцовая площадь, но кто куда успел. С Дворцовой площади доносили по телефону, что там в этот день Корнилов принимает парад и митинг сразу двух пулемётных полков перед отправкою их в Ораниенбаум. (Уже который день пулемётные полки ходили в разные места Петрограда и прощались.)

Вчера привалил к Государственной Думе запасной батальон гвардейского Петроградского полка – с полуистлевшим георгиевским знаменем, простреленным в турецкую кампанию, и красной лентой: «Доверяем Временному правительству». Родзянко в это время не было в Таврическом; Чхеидзе, на этот раз не «генерал», а «солдат от народного доверия», воспользовался и звал зорко

следить за шагами Временного правительства. А к Измайловскому батальону Родзянко поспел, и выборный полковник произнёс здравицу: «За мудрого честного вождя Родзянко!» – и обоих понесли на руках.

Однако высшего ликования шествия полков достигли сегодня! Феерически повторялась незабываемая картина революционных дней! Колонны войск забили всю Шпалерную, завернули на Потёмкинскую и дальше вокруг Таврического сада – и по несколько часов ожидали впуска во дворец, многие сидя на снегу, а то и лёжа, ружья везде составлены в пирамидки.

Первым пригарцевал 9-й запасной кавалерийский полк, сам себя назвавший «1-м кавалерийским полком республиканской армии», – это название они и везли на пиках первой шеренги.

Сразу же за ними пришёл лейб-гвардейский Московский, и тут же за ним – лейб-гвардии Преображенский.

Так и забили улицы – хотя и это был не конец: дальше пришли пешком из Петергофа, потом 2-й балтийский флотский экипаж и, уже к вечеру, – гвардейский экипаж. А в 8 часов вечера, уже в полной темноте, – дошагал из Красного Села 176-й полк.

И все дожидались очереди войти в Екатерининский зал и тут держать митинг. Законное желание! (Хотя и утомительное.)

И выступали, выступали, чередуясь, то думские депутаты, то члены Совета. Сам Родзянко берёг свои силы, чтобы выступить перед экипажами, тем и другим. Вот вливались в зал и чёрные шинели. (У гвардейцев на знамени с одной стороны изображён крестьянин, «земля и воля», с другой – кузнец с наковальней и «да здравствует свобода».) Второй Балтийский экипаж Родзянко убеждал терпеливо ждать воли Учредительного Собрания, которое и ответит на все вопросы, волнующие русский народ. Но тут же влез от московского совета депутатов: что моряки – революционный авангард и выдвинули лейтенанта Шмидта, и отстоят теперь свободу, которая пока завоёвана лишь наполовину.

И его – балтийцы качали. А Родзянку – не качали.

А к гвардейскому экипажу прежде Родзянки обратился их командир, капитан первого ранга: мол, 100 лет назад, когда декабристы вывели на улицу петербургские полки, – гвардейский экипаж тогда вышел первый. Теперь – не первым, но тоже вышел. А с проклятыми немцами будем бороться до победного конца! С «ура» подхватили матросы его качать. Затем и Родзянку.

Так до позднего вечера ликовал сегодня Таврический. А завтра, в воскресенье, сюда ожидалась огромная манифестация женщин, добиваться избирательных прав, – и тоже ведь не мог Михаил Владимирович не выступить.

Всё так, всё отлично, но разве деятельность его только была приветствовать полки? Да именно в эти самые дни 23 армейский корпус прислал Комитету Государственной Думы в подарок шлем – как эмблему безопасности от посягательств врагов свободы. А артиллерийский парк прислал всё месячное солдатское жалование на усиление войны. И приходили сведения, что крестьяне жертвуют для родины хлеб. И надо было принять делегацию объединившихся демократических поляков, пришедшую благодарить Думский Комитет за обещание независимости Польше. (И хотя Комитет был ни при чём – но как не принять благодарности?) И нельзя было не принять Громана, который приходил мутить и жаловаться по продовольствию на Шингарёва. (Да и пора была писать воззвание к крестьянам: не поддаваться агитаторам и не громить имения. Очнулся теперь Родзянко, что зря это он в революционных попыхах утвердил реквизицию хлеба, у кого свыше 50 десятин. Это – разбой. И он теперь протестовал Львову.) И надо было рассылать, рассылать комиссаров Думы во все концы страны и разъяснять единство Думского Комитета, Временного правительства и Совета Рабочих Депутатов.

А сегодня вызывал к прямому проводу генерал Рузский – и ни с того ни с сего повёл по телеграфу дискуссию: кого именно понимать под правительством – Думский Комитет или Совет министров? Генерал понимает совет министров лишь как исполнительный орган, а Комитет Государственной Думы – как орган высшего контроля. Да, конечно, именно так! – горячо подтверждал Родзянко. Но мы решили предоставить им отчасти и законодательную власть.

А дошло ли в Петрограде до полного успокоения?

Ох, много раз говорил Родзянко, кажется, что дошло. Но нет, увы, далеко до успокоения.

Именно в эти последние дни успевал решать Михаил Владимирович и ещё более важные вопросы. Тяготящий душу позорный вопрос, что некоторые депутаты получали субсидии из секретного фонда. Наконец, пришли объяснения ото всех них. К счастью, Пуришкевич, оказывается, получал для составления солдатских библиотек – и так оказался чист. А Марков имел наглость открыто признать в газетах, что да, получал помощь от правительства и сам как монархист поддерживал правительство – и гордится этим. А другие – уверяли, что не получали. А Крупенский прислал чек назад.

В тревоге заседал трижды Комитет и наконец постановил: лишить недостойных депутатского звания и считать это мнением как бы всей Государственной Думы, которую невозможно теперь собрать.

Но, когда ездил в довмин, принял Михаил Владимирович на душу ещё горшую тревогу и отемнение: узнал он, что готовится назначение Алексеева Верховным Главнокомандующим.

Роковой шаг! Этого он и боялся! С первой минуты пронзило его, что это – опасная ошибка. И потом час за часом прорабатывалось в нём: какая же это опасная ошибка!

Лукавое котячье лицо Алексеева так и стояло перед ним, живое!

Как фактический глава государства, как человек, ответственный за Россию, – Михаил Владимирович не мог не вмешаться! И самым энергичным образом! Он должен был спасти – и русскую армию, и победу, и революцию.

Но не имея прямо власти вмешаться и запретить и не имея под рукой полной Государственной Думы для запроса – один способ имел Родзянко: написать предупредительное увещательное письмо. Кому же? Ну, очевидно, князю Львову.

Письмо прорабатывалось в нём, – и сегодня в дальней комнате дворца, сотрясаемого шагом тысяч, он написал – своим красивым решительным разбросистым почерком, мысли легко ложились под перо:

«Милостивый государь князь Георгий Евгеньевич.

… Это назначение не приведёт к благополучному окончанию войны… Я сильно сомневаюсь, чтобы генерал Алексеев сосредоточил в себе сумму достаточного таланта, силы воли… Генерал Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, над волей народа… Вспомните обвинение генерала Алексеева против народного представительства: что оно из главных виновников надвигающейся катастрофы… Не забудьте, что он настаивал на введении военной диктатуры… Ширины умственного кругозора в этом человеке нет, охватить широким размахом донельзя усложнившиеся условия ему будет не по силам, да имя его и мало известно в России… Для меня совершенно ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на высоте положения. Там чувствуется голова широкого полёта мысли – я имею в виду генерала Брусилова. Это единственный генерал, совмещающий… Другим лицом широкого государственного ума я считаю генерала Поливанова. Быть может, ещё не поздно изменить ваше решение…»

Вот. Вот так. Сегодня же и отправить.

А если не повлияет?

О-о-о!… О-о-о!…

Тогда: завтра же собрать заседание Временного Комитета Государственной Думы – и просто постановить!

То есть, вынести рекомендацию.

647

По-настоящему, трудно было уразуметь, о чём бы Верховному Главнокомандующему надо было совещаться с министром юстиции и даже путей сообщения после того, как накануне уже обо всём важном отсовещались с военным министром. Другое дело – по иностранным делам. И всегда охотно – по продовольствию.