Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

Солженицын Александр Исаевич

Запомнил от того вагонного спутника, донца.

– Но – не для офицера! – жёстко видел Марков. – Не можем мы, не можем никак выйти из войны без огромных потерь.

– А народ, совершающий революцию, всегда страдает. Это неизбежно. Конечно, Государь мог выйти из войны без малейшей потери земли и без выплаты репараций. А сегодня – у нас нет такой сильной власти, чтобы выйти благополучно. А выйти не-об-ходимо!

Марков отрывисто расхаживал по кабинету, снова садился в своё кресло запрокинувшись. Думал. Его густые стриженные бобриком волосы не колебались при том никак.

– Недовоёванная война! – это что? Это значит – через несколько

лет снова война. Значит, с порога – новая гонка вооружённых сил.

– В нашем сегодняшнем – этим уже не испугаешь. Хуже – не будет.

– А если Германия – да вдруг помирится с Англией и Францией – за счёт нас? За счёт нас – почему бы им не помириться? И – дели нас, бери кто хочешь, со всех сторон.

О-о-о-ох, только и мог выдохнуть Воротынцев.

И сабля остра – но и шея толста. Как, правда, всё предвидеть?

Но хоть бы и сто раз был прав Марков, а я бы не нашёл аргументов, – а всё равно из войны надо выходить, выходить, выходить. Как никогда опасно – но и нужно как никогда.

– Да Георгий Михалыч! Да в какую компанию вы попадаете и меня тянете? Вместе с Лениным?

Вместе с Лениным?.. Это – уже ставил перед собой Воротынцев. Ловушечное положение?

– Нет, не вместе! – напрягся. – Раньше него!

Убедить Маркова? И скольких ещё потом? Сгорая:

– Да вот, вчерашний ваш отчёт о печати на фронте. «Окопная правда», «Солдатская правда», просто «Правда», и все лживые листовки, – они же льются! их же каждый день читают во всех дивизиях! Поймите: «Кончать войну!» – уже брошено! и этого не завернуть, не остановить! И это захватит солдат до конца, я знаю! Это – уже к прошлой осени созрело, только подожги! Потушить этого – уже нельзя. Но надо – перехватить! Выйти раньше самим – для спасения России! А Ленин – больше раздору, гражданская война, он так и зовёт открыто! Он ищет – для международного пролетариата, не остановится платить и кусками России.

Марков осваивался. Не оттолкнулся.

Воротынцев горячо смотрел в быстрые умные его глаза. Да! – он был идеален для ядра сопротивления.

И глазами – ещё напор! Призыв.

– Но – какими силами додержать фронт?

– А вот – какими? Я думал. Думал. Отдельных здоровых частей – кавалерийских ещё можно набрать. И казачьих. А пехоту – надо отделять здоровую часть от больной. Надо найти форму перестроя, извлекать сохранившихся воинов из нынешних частей. Как вот сейчас – национальные части отделяются – стянуть и нам здоровое, боевое в отдельные кулаки. Каждый такой один батальон будет стоить сегодняшней расхлябанной дивизии. Они – и удержат узловые места фронта, если надо.

Марков щурился:

– На ходу войны – и строить другую армию?

– Да Гурко же вот отстроил за зиму сорок новых дивизий. Да он и сейчас взялся бы, я уверен. У него эти мысли, может, уже и есть.

Марков – захватывался. Но, сплетя пальцы на колене, сдерживал себя:

– А советы депутатов? Сразу пронюхают. И не допустят!

– Но у нас и выбора нет. И сроков нет, – отсекал Воротынцев.

Марков встречно остро смотрел:

– Ну что ж, давайте – вдвоём поговорим с Деникиным. А если его убедим, то будем проситься на доклад к Алексееву.

– Не-ет, – выдохнул Воротынцев. – Алексеев – не тот человек. Он – никогда не решится поперёк правительства. А лучше… Лучше вы добудьте у Деникина мне

командировку к Гучкову! Я – стрелой к нему слетаю. И если – может быть – да проснётся прежний Гучков!? – так он и поймёт, и примет. Он – способен принять! Он – умеет резко поворачивать! А там – убедит он правительство или разгонит – ему и карты в руки.

* * *

А дома – нет, так и не стало покоя. Что-нибудь непременно случится каждый раз.

Не помогло его решение. Не помогли уверения.

То опять начнёт вычитывать его старые письма к ней, да не с листиков, а прямо наизусть.

Ну разве помнишь свои письма прежних лет? Узнаёшь: а, да, это могло быть, как будто моё. А как будто и не моё. Такие шёлковые ласковости – неужели это я мог писать?

Никак бы теперь не повторил. Никак.

А читалось всё это – в укор: как тогда было хорошо – и как теперь плохо. И как она теперь безвыходно несчастна.

– Линочка, ну что за странное у тебя наслаждение: всё время быть недовольной и жаловаться? Всё время я сдавлен, как бы только перед тобой не провиниться.

– А ты – не провинивайся! – придвигалась и вглядывалась пытливо, глаза в глаза, с пламенем неизрасходованным. – А ты не провинивайся! С чего всё началось?

Началось, началось, но право же – кончили, всё.

– Пойми, я не могу каждый день входить в дом, ожидая навала мрака.

– А ты не подумал, как же могу я в этот мрак не входить, а жить в нём двадцать четыре часа? И должна встречать тебя жизнерадостной улыбкой?

– Но мы же с тобой условились, поняли: всё – миновало. Голова без того напряжена, кругом беда. Нельзя же так друг друга подбивать.

А её подхватывало, как осенний листок над костром, кружило, несло, подпаляло ещё:

– Вот именно, не подбивать друг друга! А зачем же ты меня подбил??

ДОКУМЕНТЫ – 19

26 апреля

ИЗ ГЕРМАНСКОЙ СТАВКИ – В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Генерал Людендорф протелеграфировал Восточному Главнокомандующему:

Русское предложение вести переговоры со Стекловым принимается. Базу переговоров составят директивы от 16 апр. «Тайная операция». Кроме того надо обсудить: поставку русского зерна Германии по дешёвой цене; отмену конфискации немецких имуществ в России… Надо облегчить русским отказ от территорий в Литве и Курляндии: ссылкой на требования денежного возмещения за более чем миллионный излишек военнопленных в наших руках; подчёркиванием нашего намерения считаться с национальными претензиями литовцев и курляндцев в способе их присоединения к Германии.

Вопрос об общей мирной конференции подниматься не должен. Германия и Россия быстрей договорятся одни.

112

Гучков снова болен. – Не может повернуть правительства. – Уйти одному? – В безсилии.

Только-только стал Гучков выздоравливать – а волненья этих бурных дней опять подкосили его. В ночь на вчера было два сердечных припадка, и вчера весь день пролежал, и сегодня почти. Приезжало два профессора сразу. (И Маша конечно, но категорически отправил её.)

Это только за апрель – уже третья болезнь.

Да если бы Бог в самом деле был где в мире – как же мог бы Он распоряжаться так безжалостно и безсмысленно? На самом важном посту России и в самые отчаянные недели – как же бы рассудил Он отнимать силы? В чём тут замысел? что за рок?