Красное колесо. Узлы V - XX. На обрыве повествования
Шрифт:
И то всё – уже проглочено. (И – куда? кому? на что?) А теперь уже вопят: ввести «налог свободы»: отбирать товары, дома, фабрики.
Пароходы.
А вон – Сибирь заявила, хочет автономии.
Может, завтра и Волга?
А война – висит, никуда не делась.
Составили комитет судовладельцев и послали петицию – кому же? – Чхеидзе! сила в Совете: что рабочие предъявляют требования невыполнимые, речной флот обречён на бездействие, не сумеет подать Петрограду топлива и хлеба, ответственность за последствия возлагаем на вас.
Никакого ответа.
При крупном повороте корабля есть такая команда: «Одерживай!» – «Есть
Вот так и в политике. Эти два месяца – никто не одерживал.
И если на московском мартовском промышленном съезде называли старый Петербург «ханской ставкой», – что теперь сказать про новый Петроград?
А когда-то ведь из Нижнего – и спасали Россию.
А теперь в торговых кругах отмахиваются: ничего не спасти, всё пропало, ликвидировать дела да капитал переводить за границу.
Но русский купец – так не может!! Сам Польщиков ни за что не шагнёт так – капитал за границу.
Не-ет, разучились мы, братцы, стенкой стоять.
Надо ехать в Москву, в Китай-город, к молодому Сергею Третьякову, советоваться. Ещё год назад Сергей Николаевич «штурмовал правительство». На мартовском съезде избрали его заместителем Рябушинского в оргкомитете. А сейчас вот – отказался ехать на новый торгово-промышленный съезд в Петрограде: там собираются мародёры тыла.
Но – правительство? Шесть недель назад мы дали им безпринудительное подчинение, полное доверие, поддержку, заём, ограничение прибыли, – а взамен получили? – развал, приказы без ума, или никаких.
Или – опять нам в оппозицию? Спасать Россию помимо правительства, – так кому ж это по силам? Не по силе и наших денег.
Куда ж это всё раскачивается, если – не рухнуть?
А если рухнет – то что уцелеет и от всего твоего имущества? Всё – в тлен?
По-русски, конечно, и так: засвистит судьба Соловьем-разбойником, погибать – так и погибать!
А – сын, дочь? жена?
Всегда, сколько помнил, жил Польщиков с ощущением своей силы: силы тела, силы соображения, знаний и силы денег. И вдруг вот, посреди расцвета, – застигнут ощущением, что сила утекает из него: пока ещё не мускульная, не кровяная, только имущественная. Но за хаосом в его имуществе, пароходах и конезаводстве – порушится и вся остальная. И не удержишь.
Сперва намечал ехать в Петроград на этот съезд, – отдыхал душой, что Зореньку повидает. А теперь – нет.
Даже в эти горькие недели нашёл время, написал ей два письма.
Другая бы пора – взял бы её на Волгу. Да вывел бы на палубу хозяйкой своего лучшего корабля. («Самодержца». Да пришлось переименовать…)
Но началась такая подвижка – такая подвижка всего – уже ощущал Польщиков недохват силы – на всё, на всё.
Стал – не хозяин своей жизни.
Тряска пойдёт – и эту девочку тоже он не удержит.
110
Революционному деятелю надо быть крайне и стремительно подвижным, чтобы повсюду-повсюду успеть, – от этого могут зависеть важные части революционной
Кажется – никак невозможно успеть? – даже и в автомобиле? У некоторых членов ИК появились прикреплённые к ним автомобили, у Соколова не было. Тогда он взял себе реквизированное придворное ландо с массивными вензелями и коронами на дверцах (их и не оторвать легко, и не надо), с парой кровных вороных, прекрасно съезженных нога в ногу, и осанистым седобородым кучером на высоких козлах, – и так ездил по Петрограду, особенно не минуя Невского, любя глазеть вдоль Невского, откинутый в сиденьи и в сиреневых лайковых перчатках сам.
В дни апрельского кризиса, когда Исполком, в отсутствие Соколова, назначил «семь диктаторов», – он, прочтя постановление, уверен был, что и он – один из семи диктаторов, что это просто опечатка – какой-то «Скалов», такого нету в ИК! А оказался какой-то солдат.
Сейчас мечтал (Керенский твёрдо обещал) в скором времени стать сенатором, высшая ступень для юриста.
Не было границ политическим интересам Соколова!
Копошились ли два месяца с рождением Совета крестьянских депутатов – Соколов не оставлял вниманием их трудную проблему и как мог мирил соперничающих инициаторов. И те и другие хотели помочь безпомощному крестьянству в непомерном труде создания своих Советов, рассеянных по лику России, но соревнование было: какая партия возглавит.
Затевали теперь и международную социалистическую конференцию в Стокгольме для установления всеобщего мира – Соколов просто измучивался, что он оттеснён от её организации, уж куда там поездка в Стокгольм. А редко в ком было такое цветение Интернационала, как в груди Соколова. Правда, не знал иностранных языков, но ловил каждую встречу с приехавшими Тома, Кашеном, Брантингом, Борбьергом – хоть поприсутствовать, а то через переводчика задать и вопрос.
А делегации с фронта всё ехали, ехали – от армий, от дивизий, от полков, от маленьких частей, кто как пошлёт, – и всё наваливались на Соколова да на Стеклова: скажите ясно – мы воюем или не воюем? за что мы должны в окопах сидеть? И нельзя отказаться, это важнейший стык политики: теснее сплавить их с рабочим классом и вбить клин между солдатами и офицерами.