Красные гвоздики в отеле 'Пера Палас'
Шрифт:
* * *
Все, кто меня знает, кто читал мои книги и кто не читал, но выдает себя за моего читателя, думают, что я прозаик, но никому не известно...
... почему же, в таком случае, ты это должна знать? странно... вообще, по мере того, как пишу все это, все больше удивляюсь самому себе...
... на самом деле я равнодушный и бесславный поэт, часто пищу трескучие, как трещотка, глупые стишки, и не только пишу, зачастую это формазонское рифмоплетство застревает в памяти и порой не к месту и времени приходит на ум, всплывает, и четкие, ровные, яркие строки проходят у меня перед глазами. Вот и сейчас, когда я смотрю на своего уважаемого друга Юсиф-бека,
в моем доме нарушив ночную тишину
зарыдал автомобильный гудок
будто вселенское горе оплакивая
с потолка как тьма ночная
сочились черные капли крови
черная кровь расстекалась
по всей земле
густая как мазут кровь
поднялась до моей постели
до моего тела
на глазах густея
превращаясь в желе
и застыла вконец
и я в ней бездыханный
* * *
Ты - женщина на высокой должности (красивая женщина на высокой должности! да здравствует юная и независимая, любимая наша Азербайджанская Республика!)
А я - просто писатель, без всякой должности. Но есть одна должность рожденная моей фантазией - и я очень желал бы ее для этой юной и независимой, любимой республики. Я очень хотел бы, чтобы меня назначили на должность "Приговоренный к любви", и чтобы до того это было бы серьезное и важное назначение, что у меня не нашлось бы никакой возможности улизнуть от него, убежать, улететь, унести ноги.
Но кто меня назначит на такую должность?!
* * *
А в однокомнатном номере "Пера-Палас" (с двухспальной кроватью), меня ждали красные гвоздики, и странное чувство охватывало меня: будто этот букет нежных, хрупких, красных гвоздик со дня моего появления в этом идиотском мире, привык ко мне, как маленький, преданный щенок, как любящее меня существо, ждал моего возвращения, торопил мое возвращение и, пребывая в тишине и непостоянстве отельного номера, думал, что как только я вернусь, все сразу станет хорошо и не понимает, что никакой разницы: все равно букет завянет, пожухнет, засохнет и отельная уборщица выбросит его, в конце концов в мусорный ящик...
...Тамара, спой о тех красных гвоздиках...
Правда, между теми нежными, чудесными красными гвоздиками и твоим уродливым (однако, прекрасным, клянусь Аллахом, прекрасным!) голосом такая огромная дистанция и несоответствие, что напоминает мне несоответствие между моим детством, далекой невозвратимой (кричи - не докричишься, зови не дозовешься) порой, когда все меня любили, все носились со мной, и этими минутами, когда сижу я с алкоголиком (смотри, как у него руки трясутся, когда поднимает рюмку с ракы) Юсифом Боршем в "Цветочном пассаже", гладя на жирных, лениво прогуливающихся, сытых котов и слушаю твой, Тамара жуткий (и прекрасный, ей-богу, прекрасный!) голос.
Да, что верно, то верно, но ты, Тамара не бери в голову, спой о тех красных гвоздиках, может, споешь и твой голос станет нормальным, вполне соответствующим твоему полу, женским голосом... однако нет...наверное, ты тамара уже не хочешь этого (да и я, кажется, не хочу...)
И, несомненно, не хотят этого обосновавшиеся в "Цветочном пассаже" все эти писатели, художники, кто там еще, артисты, киношники и туристы, занявшие пустующие места (после Айя Софии, эта кошачья галерея!).
Тамара же ясное дело, и представления не имела о моих философских рассуждениях, и без устали, как и полагается большому профессионалу, драла горло, вытряхивая из старого, на
– Юсиф, возьми меня!
Буду верна тебе!
Все равно-о-о-о
Никому я не нужна.
Те красные гвоздики в опустевшем номере, в вазе на телевизоре, в темноте и одиночестве и представления не имели об Агате Кристи, убежавшей 75 лет назад из Лондона и писавшей (есть ли в мире что-либо глупее и бессмысленнее этого занятия? Обманываешь сам себя и, будто этого недостаточно, обманываешь людей... вот тебе и вывод, к которому я пришел после стольких лет - примерно, сколько тебе сейчас - тяжкого писательского труда! Истина, которую я окончательно осмыслил в самое последнее время!) в 411 номере этого отеля роман "Убийство в восточном экспрессе", естественно, и о вас, о тебе, Юсиф-бек, о тебе, красавица Тамара, о вас, сытые, ленивые коты - красные гвоздики представления не имели...
... и потом...
... Эти мысли (осмысления!) сами показались мне до того мелкими и бессмысленными, что я спросил себя: эфендим, свет очей моих, ты над кем издеваешься: над собой, или над цветами этого прекрасного мира?
* * *
Странно, я никак не могу представить тебя плачущей...
* * *
В самом деле, если после нас во вселенной пройдут миллиарды и миллиарды лет, то есть ли что-либо более бессмысленное, чем писание романов?
Романы надо не писать, а проживать - я себе говорю эти слова, или ты их мне говоришь?
И правда, Стамбул - город романов (и Баку тоже! )...
* * *
Порой перед моими глазами встает странное видение:
Во времена СССР, бесславно почившего в бозе, 7-го ноября, или же 1-го мая на бывшей площади Ленина, под огромным памятником вождю пролетариата проходили демонстранции мимо каменной массивной трибуны, с которй принимали парад руководители Азербайджанской коммунистической партии и правительства; и чудится мне в моем фантастическом видении: точно так, как они в свое время принимали парад тружеников, принимают многолюдный парад влюбленных известные персонажи, легендарные герои бессмертных произведений, принесшие себя, свою жизнь в жертву во имя любви - Лейли и Меджнун, Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин, Асли и Керем, Анна Каренина, Эмма Бовари, даже Кармен и Хосе, а вместо громадного памятника Ленину стоит памятник Амуру, натянувшему тетиву лука, ищущему свою жертву.
Массы простых влюбленных и любовников и те, кто стремились стать влюбленными и любовниками, проходя мимо трибуны, радостно и бурно приветствовали видных, заслуженных деятелей любви, махавших им сверху.
Мой знакомый драматург, бывший коммунист со стажем (теперь он слыл известным демократом) и лауреат Ленинской премии тоже был среди толпы. Большая группа ярко, аляповато одетых проституток с букетами цветов в руках хотела пройти мимо трибуны, но недремлющая охрана, стражи любви не пропустили их на площадь, потому что демократия - это, конечно, не значит анархия...
В этой общей атмосфере радости и ликования один только человек вышагивал, грустно насупившись, и этот человек был я, и в руках я держал плакат протеста, и хорошо, что эта демонстрация была так охвачена всеобщей радостью, так бурно аплодировала, что никому и в голову не приходило читать надписи на плакатах, не то несдобровать бы мне, как говорится, без суда и следствия, но я не боялся этого и мужественно вышагивая, несмотря на крайнюю удрученность, высоко поднимал над головой, будто флаг бывшего СССР, свой плакат, на котором было начертано: