Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Начался парад, и случился конфуз. Азин, отличный наездник, под бешеное ликованье мальчишек свалился с лошади. Не одни мальчишки хохотали — у него самого хватило духу посмеяться над своим наивным тщеславием».
Игнатий Парфенович писал и улыбался.
«Для меня Азин — молодой человек нашего бурного времени. С ним трудно спорить. Страсть в Азине сильнее логики. Азин, бесспорно, натура поэтическая, хотя он и не выражает себя в стихах. Он как-то сказал мне: «Поэты необходимы народу, как птицы лесам».
Сказано ясно, просто, убежденно. Между
Игнатий Парфенович оглянулся на окно, от которого начиналась бесконечная цепь берез. Под окнами цвели липы, медовый запах плотно стоял в воздухе.
— В цветущей липе пуд меду,— сказал он, следя за солнечными пятнами, прорывающимися сквозь резную листву.
«Все чаще я слышу разговоры о героизме, сам записываю примеры исключительной храбрости. И все-таки не могу выяснить: что такое геро.изм? На каких весах взвешивается мужество? Какими словами оценивается храбрость? Еще недавно я верил: героизм — всего лишь преодоленье страха. Сейчас уже сомневаюсь в этом: есть иные категории героизма — любовь к отечеству, вера в идею, мужская честь...
Многим покажется, я записываю одни анекдоты. Но анекдот— правдивый спутник истории, из анекдота можно больше почерпнуть правды, чем из иного романа о войне. Я хочу познать историю нашей революции, борьбу красных и белых не только умом, но и сердцем. Но часто сердцем трудно оценивать человеческие поступки. Никто не знает, куда делся Андрей Шур-мин. Бесследно исчез, как испарился. Странное исчезновение: изменил и ушел к белым? А где остальные разведчики? Тоже перекинулись на сторону колчаковцев? А может, дезертировали?
Человеческая подлость тоже безмерна, самые запутанные стежки ведут в нее, будто в пропасть».
Игнатий Парфенович откинулся на спинку стула, потускнел, забыв о своем правиле —осторожно касаться воспоминаний, вызывающих жгучую боль.
«Почему я так неравнодушен к злу? Ко всякой подлости и фальши? А мог бы жить безразлично — равнодушие сохраняет силы. Если бы царя не расстреляли, он прожил бы сто лет. Царь обладал завидным равнодушием и к судьбе народов империи и к судьбе собственной. Сразу же после отречения от престола он сел играть в карты со своим личным адъютантом».
В комнату без стука вошел Саблин, кинул на подоконник портфель.
— Где Пылаев? Мне нужен комиссар.
Пылаев слушал Саблина, косясь на его серую, в крупных оспинах физиономию, и раздражение нарастало в нем.
— Не верю я в повальную измену командиров. Как можно всех подозревать в предательстве? — сказал он.
— А у меня есть факты. — Саблин выволок из портфеля какую-то помятую бумажку. — Вот любопытный документик. Все мы думаем: Азин — латыш. На самом же деле он донской казак. Ему не двадцать четыре года, а тридцать пять. Учился не в полоцкой гимназии, а в елизаветградском военном училище. В царской армии служил не солдатом, а есаулом. Получил георгиевский крест, за что — неизвестно. Как нравится это вам?
— Кто дал такую идиотскую информацию? —
— Вот именно — кто! Это биография Азина, написанная собственной его рукой. Узнаете?
— Почему он написал этот вздор, не понимаю.
— А вот я понимаю,— вмешался в разговор Игнатий Парфенович. — Азину не хотелось ехать в военную академию, он и сочинил себе фальшивую биографию. Он как-то хвастался, что сам может поучить любого генерала.
— А как насчет георгиевского креста?
— Тоже придумал, видно.
— Значит, слушок про Азина распустил сам... Азин? Та-ак...
Дезольный произведенным эффектом, Саблин постучал трубкой по столу.
— Пусть все эти глупости сочинил про себя сам Азин, но человек определяется его делами. Странно, что вам, Саблин, не хочется взглянуть на дело именно с этой стороны,— сказал Пылаев.
— Я следователь. Раз появились подозрения в политической неблагонадежности Азина, пусть он и герой всенародный, я обязан до конца разобраться.
— Вести подкоп под Азина мы не позволим,— уже сердито
возразил комиссар Пылаев. — Азина вы не трогайте, он готовится к штурму Екатеринбурга:
— Наконец-то вы сказали то, что я жду. Азин, видите ли, готовится к штурму, а кто разрешил? Вы же знаете, что есть приказ — перебросить Вторую армию на юг, против Деникина. Как же смеет Азин нарушить приказ? Да за одно такое дело надо отдать под трибунал! — Саблин хлопнул ладонью по толстому боку портфеля.
— Тогда придется судить комиссаров и командиров многих дивизий. Они протестуют против приказа о переброске войск на юг... — Пылаев поднялся. — Не ищите у нас поддержки против Азина. И не советую соваться к нему в этот момент с нервическими вопросами, азинский характер вам уже известен.— Пылаев вышел, хлопнув дверью.
Игнатий Парфенович думал, что вслед за комиссаром дивизии уйдет и следователь, но Саблин сел на диван.
— Я у тебя заночую,— объявил он.
Поздним вечером выспавшийся Саблин сказал Лутошкину:
— Поужинать бы нам. Имею трофейную бутылку спирта. А что имеешь ты?
Саблин сидел у окна с трубкой в кулаке, голова его сливалась с ночным мраком. Правый угол комнаты прикрывала выцветшая ширма — на синем шелке маячили силуэты голенастых аистов.
— Скучная птица аис.т. На Илиме я любил стрелять по лебедям,— сказал Саблин.
— Что такое Илим? — без особого интереса спросил Игнатий Парфенович.
— Приток Ангары. Я там ссылку отбывал. — Саблин поправил спадавшую с плеч куртку и сразу представил себе тайгу, голые берега реки, хижины из кедра без крыш, с рыбьими пузырями вместо стекол в оконных рамах. Он видел и ездовых собак, роющихся в отбросах, и желтые лужи замерзшей мочи на снегу, и огромные, смахивающие на спрессованную сажу, каменные глыбы. — Сквернейшее место Илимск,—погасил он это свое видение.
— А я бцл сослан в вятские края. С превеликим риском бежал, но меня быстро поймали.—^ Игнатий Парфенович повертел в пальцах стакан.