Красные и белые. На краю океана

Алдан-Семенов Андрей Игнатьевич

Ее лицо умело моментально менять свое выражение; недовольство смывалось детским изумлением, строгость — игривостью, радость — робкой печалью. Эту непрерывную смену выражений Долгушин ловил с почтительной улыбкой.

— Бурумбай подождет, манапов я еще встречу, а таких, как вы,— никогда,— ответил он, наклоняя голову.

Ему хотелось привлечь ее и целовать теплые щеки, тяжелые, курчавые волосы, властные губы. Он онемел от напряженного желания, только сердце билось учащенно и гулко.

'

—

Как же аллах создавал Боровое? — напомнил он, сдерживая себя.

– — Прежде я покажу его. — Она пошла к озеру, светившемуся из кустов голубым ровным пламенем.

Тропка вывела к высокой скале. Блинообразные гранитные плиты были сложены одна на другую, верх скалы венчал причудливый, похожий на зверя камень.

— Это скала Медведь.

— Больше смахивает на бегемота. — Долгушин подивился прихотливой выдумке природы.

Она с легкостью взбежала на скалу.

— Идите ко мне. Здесь находится точка, с которой надо созерцать Боровое.

В западной, ранее невидимой стороне вставала темная от густой синевы гора, похожая на гигантскую пирамиду. Слоистое облачко трепетало над ней.

— Гора зовется Синюхой,— объяснила Елена Сергеевна.

Будто наложенный на грудь Синюхи, четко рисовался отвесный голый пик, похожий на застывший в воздухе водопад.

— А это Ок-Жетпес, по-русски — Стрела не долетит. Поэтично, правда? — Елена Сергеевна провела рукой линию от вершины О.к-Жетпеса к поверхности озера, где прямо из глубины вставала новая, еще более причудливая скала.

Бесконечно долго работала природа, чтобы выточить из громадной скалы фигуру сфинкса. Долгушин видел тот же непреклонный поворот головы, те же загадочные каменные глаза, ту же могучую грудь, что и у сфинкса египетского.

— Я покажу вам Боровое еще с одной точки. Идемте!

Они поднимались в гору, пока не вошли под зеленые своды бора. Сухая земля пахла перепрелой хвоей и грибами; здесь легко и вкусно дышалось. ,

Гора становилась все круче, сосны сбегали в ущелья, висли на обрывах, раскалывая гранит, а горизонт развертывался облаками боров, слюдяным светом озер, новыми вершинами. За ними угадывалась киргизская степь, но была она далекой; как блеклое августовское небо.

Гора стала ребристым гребнем, они вышли на маленькую площадку. К самому ее краю прицепились две сосенки и пошумливали, будто зеленые знамена. Под ногами была пропасть, справа мерцало Боровое, слева изогнутым сизым луком расстилалось Большое Чебачье. Тонкий перешеек разделял озера, над ними царствовала Синюха.

— Эти озера словно глаза земли,— мечтательно сказал Долгушин.

Елена Сергеевна присела на край плиты, спустила под обрыв ноги.

— Осторожней, умоляю вас... ,

— Здесь слишком прекрасно, чтобы пугаться. Разве вы стра-

шитесь красоты? —Она опять кинула на него обещающий взгляд. «Я красива, но добра, я буду благодарна вам за счастливый день».

Долгушин опустился рядом.

— Вот еще точка, с которой

следует осматривать Боровое. Взгляните на эту плоскую, длинную гору рядом с Синюхой. Ее называют Спящим витязем. Вон голова в шлеме, вон брови, нос, а вот ноги, согнутые в коленях. А это гора Верблюд с рыжими своими горбами, еще дальше — Мамонт, вон его могучий хобот, ноги, хвост,— водила она рукой по линии горизонта.

Долгушин только успевал поворачивать голову; восхищение необычностью Борового все росло. Этот затерянный в степи горный, лесной, озерный мир походил на детскую сказку, не имеющую грустного окончания.

— Сотворив землю, небо, людей, аллах залюбовался делом рук своих. Вдруг он заметил недовольного человека в бешмете,—говорила Елена Сергеевна. — «Почему ты сердишься?» — спросил аллах. «Я еще не совершил ничего дурного, а ты уже обидел меня. Разве киргиз — худший из твоих детей? Ты дал мне степь в кипчаке и саксауле. Укрась хоть немножко землю киргизов».— «У меня уже ничего не осталось»,—ответил аллах, вывертывая карманы своего халата. Из кармана посыпались на степь крохи, оставшиеся от сотворения мира. Так возникло Боровое.

— Прелестно!— восхитился Долгушин, посмотрел под ноги и отвернулся: горные вершины, сосновые боры, голубые озера закружились медленной цветной каруселью.

Все вокруг было необычно, свежо, все настраивало на радостный лад, но сердце Долгушина сжала тоска. Ему бы наслаждаться жизнью, любовью, а он воюет. «Я один из тех, кто раздувает пожар. Где же мне черпать увереннбсть для победы?»

— Что-то вы загрустили,—сказала Елена Сергеевна и отступила от края бездны. — Почему мы живем в такое злосчастное время?

Они сошли в сосновые боры, дышащие сухим, смолистым покоем.

— Мужчины могут воевать целый век, но главное в жизни все-таки любовь. — Она протянула к Долгушину обе руки. — Женщины будут заниматься любовью даже в мире, оккупированном политикой и войной.

Тогда он обнял ее.

14

Небо дышало зноем, воздух потерял ясноту, переливалось марево, смазывая синие окружности вершин, сверкали солью такыры. Камни потрескивал^ и щелкали.

\

«Солнце заставляет кричать даже камни пустыни»,—вспомнил Долгушин азиатскую поговорку. Прикоснулся к седлу, украшенному серебряными бляшками, и отдернул руку — металл опалил ладонь.

Пока ротмистр наслаждался краткосрочной любовью с Еленой Сергеевной, манап Бурумбай откочевал на границу степной зоны.

Долгушин думал добраться до Бурумбая часа за три, но непредвиденное обстоятельство задержало его. На перешейке между Большим и Малым горькими озерами навстречу ему текли овечьи отары. Овцы шли курчавым белым потоком, сопровождаемые бородатыми козлами. Хрупкий перестук копыт, блеяние, плач ягнят оглушили Долгушина. Он остановился, пережидая проход отар. Но после овец пошли караваны верблюдов, табуны кобылиц; стада ишаков. Верблюжий стон, иша-чйп рев, лошадиное ржание, собачий лай густо текли над степью: Долгушин ошалело вертелся в седле, дергал поводья, но нельзя было трогаться с места.