Красные огурцы
Шрифт:
— Дуня, я сошел с ума. Это так страшно! У меня галлюцинации. Я видел твоего дедушку… И президента… Может быть, и Сомали — это галлюцинации? И «Останкино»? И вообще все? И ты? Сколько лет я здесь?
— Ну-ну-ну, — тихо сказала Дуня, — успокойся.
— Но самое страшное… Знаешь, я все время думал о тебе, о нас… Я люблю тебя, я думал, что смогу понравиться тебе, и, может быть, ты когда-нибудь… А теперь я — обыкновенный сумасшедший. Меня надо привязать к кровати и кормить галоперидолом. Так что ты лучше иди, не трать время. — Антон отвернулся к стене, страстно надеясь,
Дуня помолчала некоторое время, как будто собираясь с мыслями.
— Антон, — сказала она твердо, — я должна тебе кое-что рассказать… Правда, давай я тебя лучше привяжу.
— Давай.
По бокам кровати как бы невзначай висели концы прочных черных ремешков. Антон обреченно позволил Дуне застегнуть пряжки, но с ужасом подметил в себе промелькнувшую гордость — я буйный! Не так уж часто тихому и не очень спортивному дизайнеру доводилось чувствовать себя опасным.
— Так вот, — сказала Дуня, убедившись, что ремни крепки, а Антон не может пошевелить ни рукой, ни ногой. — Все началось весной на мой день рожденья…
Антон выслушал историю молча, и только цвет его лица постепенно менялся от бледного до розового, а под конец и пунцового. Дуня закончила повествование и теперь с тревогой вглядывалась в покрасневшего Антона, сопящего со все большей интенсивностью.
— Развяжи меня! — потребовал он наконец тем голосом, которым обычно говорят граждане, вернувшиеся с того света к своим убийцам с недружелюбными целями.
— Ну да, конечно, — ответила Дуня и потуже затянула ремешок.
— Ах ты ж!.. Так это все ты подстроила! — возопил Антон. — Змея! Гадюка! Ненавижу! Отвяжи!
— Что ж ты так кричишь, смотри, главврач услышит, — сказала Дуня, наклонилась к буйному и стала его целовать.
Шмель Арсений (а именно так его звали) понял, что погорячился, когда в поисках лучшей доли покинул парк клиники неврозов «ЕвроАдекват» и отправился в пансионат «Железнодорожник». Некоторое время он пытался себя убедить, что местный жидкий клевер, вытоптанный оравами детей, полезней для здоровья, что он наконец немного похудеет, чтобы… Зачем ему, шмелю, нужно худеть, Арсений не смог себе объяснить, и с некоторым моральным усилием, которое всегда требуется для признания ошибки, решил вернуться. Когда же это решение было принято, мазохистическая сладость самобичевания подгоняла его полет через луга и леса интенсивней, чем голод или инстинкт размножения.
Плохо, плохо знаем мы еще психологию шмелей, но и с людьми дело обстоит не намного лучше. Казалось бы, после Дуниного рассказа Антон должен был испытать хоть какие-то эмоции — обрадоваться, разочароваться, а еще лучше пережить катарсис на радость главврача (он очень любил катарсисы у больных). Но вместо этого Антон вдруг сделался очень спокойным и сосредоточенным. Проводив Дуню, он побрился, причесался и отправился к главврачу.
— А, наша знаменитость! — приветствовал его Алексеев. — Больше не кипишуем?
— Я здоров, — заявил Антон. — И кстати, ваш интерьер мне кажется претенциозным.
Главврач в своей обычной манере повертел в пальцах ручкой и что-то записал в тетрадку.
— Вы пережили катарсис? — наконец спросил он.
— А у вас стены покрыты силиконовой краской?
Доктор украдкой глянул на стену.
— Не знаю, возможно. Это не моя компетенция.
— Ну вот. Я вижу, что у вас силиконовая краска. А вам наверняка виднее, был у меня катарсис или нет.
— Логично, — согласился главврач. — Так вы пришли поговорить об интерьере?
— Если хотите. Но в основном чтобы вы отпустили меня домой.
— То есть катарсиса не было, — разочарованно сказал главврач.
Пациенты клиники «ЕвроАдекват», как водится, делились на коммерческих и тех, кто по страховке. Коммерческие платили за себя сами, так что срок их пребывания здесь часто определялся состоянием не столько психическим, сколько финансовым. А вот те, за кого платила страховая компания… Тут, как говаривал главврач, открывался простор для финансовой оптимизации. Или, как говаривали врачи-эксперты из страховых, простор для гипердиагностики и гипертерапии.
В летний период, когда даже неврастеники предпочитают сидеть на дачах, а не лечиться, количество койко-дней в клинике падало катастрофически. Финансовая оптимизация главврача состояла в нахождении причин и предлогов подержать застрахованных подольше. В лечебных заведениях, занимавшихся конкретными органами — кишечником, печенью, сердцем, стандарты были прописаны четко, и администрация испытывала ограничения в оптимизации. Но когда речь шла о расстройствах душевных, стандарты выглядели весьма расплывчато. Одно дело — температура или количество белка в моче, совсем другое — подавленность или тревога — поди измеряй. Поэтому, хоть эксперты и приезжали в «ЕвроАдекват» по расписанию, уличить администрацию в злоупотреблениях им не удавалось. А уж в дела пациентов из полиции, ОМОНа, спецназа и прочих людей с оружием так и вовсе старались не лезть. А то не долечишь, он потом перестреляет соседей, а тебе отвечать.
В общем, с какой стороны ни забеги, отпускать домой тихого Антона Опушкина главврачу не было никакого смысла.
— Вам надо успокоиться, — сказал он.
— Вы уже это говорили.
— Говорил и повторю еще раз.
— В общем, не отпускаете. Телефон, надо полагать, тоже не вернете?
— Если вам нужно, вы всегда можете позвонить под присмотром дежурной.
— Могу. Но дело в том, что я не хочу звонить, а равно и делать что-либо еще под чьим бы то ни было присмотром. — Антон встал. — Если вы меня не отпускаете, мне придется уйти без вашего разрешения.
— Без моего разрешения, — доктор зевнул и устало потер глаза, — вас не выпустят. Таковы правила нашей клиники.
— Знаете, я тут долго думал и понял одну штуку. Правила — они как бог, существуют только для тех, кто в них верит. Но это секрет, доктор. — Антон приложил палец к губам и подмигнул.
На его лице гуляла безумная улыбка. «Бедный парень, — подумал главврач, — все-таки здорово ему там досталось…»
49