Шрифт:
Ястребки
Василь с ястребками пробирались к саду Народного дома. Егорка заартачился: он уже здесь побывал — хватит! До сих пор помнит, как сторож чуть ухо не оторвал, да вдобавок мать отлупила за порванную рубаху. Это не считая расцарапанных в кустах крыжовника рук.
Василь глянул на него с презрением:
— Бублик с маком! Не может понять: не
— Просто оробел, — объяснил Ромка и добавил разные другие, не очень приятные для Егорки слова.
Но Егорка лезть в сад отказался наотрез.
Ребята перебирались через высокий кирпичный забор. Мешали валенки — большие, не по ноге. Прыгали в пушистый, глубокий сугроб.
В саду рассыпались вдоль забора. Каждый облюбовал себе «бойницу» — отверстие в кирпичной стене, сделанное просто для красоты, а ребятам это было на пользу. Сквозь отверстия можно увидеть кусочек улицы и переговариваться как по трубе.
Василь занял позицию у второй бойницы от угла.
Ромка устроился на старой кривой иве, что росла напротив Народного дома. Пальцы на руках скоро одеревенели, стыли ноги, но Ромка боялся шевельнуться, чтобы не открыть себя.
У подъезда дома в свете фонарей искрилась снежная пыль. По булыжнику цокал подкованными сапогами городовой — хозяин улицы, лютый враг всех мальчишек. Только бы он не заприметил Ромку!
Наконец в подвальном помещении засветилось окно. Ромка мигом соскользнул с дерева, выждал, пока городовой скроется в конце улицы, и вбежал в подъезд.
В зрительном зале кончился спектакль, и публика стала расходиться; в гардеробной стоял шум и толчея. Вместе со зрителями уходили из Народного дома и делегаты Первой петербургской партийной конференции, которая здесь тайно собиралась.
На втором этаже Ромка приоткрыл дверь в комнату. В комнате было много беспорядочно раздвинутых стульев. Лицом к двери стоял небольшого роста человек с крутым лбом. В бородке и усах рыжинки поблёскивают, в глазах — золотые искорки. Он надевал пальто и говорил дяде Ефиму:
Мы очень хорошо поработали сегодня, Ефим Петрович. Голосование показало, что большевики одержали верх.
Ромка хотел закрыть дверь, но говоривший приметил его и спросил:
— Вам кого, молодой человек?
— Мне дядю Ефима, — ответил Ромка и покраснел: до того у него получилось это не по-взрослому.
Ефим Петрович оглянулся.
— Это наш ястребок, Владимир Ильич… Все в порядке? — спросил он Ромку.
— Вроде всё.
— Мы можем быть уверены? — спросил Владимир Ильич.
— Да! — твёрдо ответил Ромка и снова почувствовал себя взрослым.
Он выбрался с толпой на улицу, пробежался вдоль забора и прижался спиной ко второй бойнице. Слышно было, как в отверстие в стене кто-то дул и громко дышал. Ромка улучил удобный момент и сердито прошептал Василю в переговорную трубу:
— Скажи, чтоб тихо сидели и не пыхтели. Жди моего сигнала.
Мальцы примолкли, но вот Федюнька начал рассказывать, будто в Потере конку возить будут не живые лошади, а «лектрические» и будто все те кони в шапках-невидимках и по-иностранному называются «трамвай». Федюнька хотел ещё что-то интересное рассказать, но получил от Василя подзатыльник и замолк.
Ромка пристально вглядывался в проходивших людей. Вот уже перестали хлопать двери Народного дома, и улица опустела. Неужели проглядел. Ему даже жарко стало, и в ушах от напряжения зазвенело. Где-то со стороны Расстаннои улицы раздались крики, и туда заспешил городовой.
«Наверно, драка», — подумал Ромка.
Из подъезда Народного дома вышли двое. Один был длинный и худой — это дядя Ефим, а во втором, одетом в тёмное пальто и высокую мерлушковую шапку, Ромка узнал человека с золотой искоркои в глазах, которого дядя Ефим называл Владимиром Ильичём.
Вот из-за угла вынырнул какой-то барин в долго-полом пальто и в котелке, с тросточкой в руках. Мелким быстрым шагом он пошёл следом за дядей Ефимом и его спутником. Шёл крадучись, как кот, и даже снег не скрипел под его ногами.
Это был шпик.
Ромка знал, что шпик будет теперь как тень следить за Владимиром Ильичём и где-нибудь по дороге укажет на него жандармам, а те арестуют его и посадят в тюрьму.
Время было тяжёлое. Шёл 1906 год, второй год русской революции. Царь не жалел патронов против революционных рабочих, не скупился на тюрьмы для них.
Но рабочие не сдавались.
Ромка пошёл навстречу шпику.
Шпик набавлял ходу. Вдруг перед ним, как из-под земли, вырос парнишка в куртке не по росту и в шапке, надвинутой на глаза.
— Дяденька, скажите…
Шпик только рукой махнул:
— А ну тебя!
Но парнишка пошёл рядом, и было ясно, что он не отступит до тех пор, пока не решит занимавший его вопрос.
Так и шагали они бок о бок: жандармский слуга в одежде барина и питерский мальчишка в дырявых валенках и нищенской одежде, но с чистым и смелым сердцем.
— Дяденька! — вдруг крикнул что есть мочи Ромка, когда они поравнялись с кирпичным забором, и стал на панели, преградив путь врагу.
В то же мгновение с забора стали сваливаться на шпика Ромкины и Василёвы ястребки.
Василь стоял на верху кирпичной стены и командовал:
— Федюнька, сигай ему на спину, дьяволу! Сёмка, забегай вперёд!
— Смелей, не робей! Валяй, поддавай! — подбадривал Ромка.
Федюнька спрыгнул со стены, но его опередил свалившийся с ноги дедов валенок, и кто-то в пылу свалки шибанул этот валенок в сторону.
Василь был уже внизу. Мальцы все вместе окружили барина, что-то кричали, на кого-то жаловались, замахивались друг на друга кулаками и цеплялись за руки шпика. Шпик пытался оторвать их от себя, высвободиться, ругался и наконец завопил: «Кар-р-аул!»— но его крик потонул в ребячьем галдёже.