Красный, чтобы видеть издали

Силецкий Александр Валентинович

Мы обернулись, резко, будто по команде, и увидели человека - он лежал, скорчившись, на земле, тоже в скафандре, и не шевелился, сжимая в мертвой руке длинный стержень с красным фонарем на конце - как факел, подумали мы тогда.

Нам стало страшно, мы, кажется, закричали, отпрянули назад, и разом яркое солнце залило двор, припекая наши головы, а неподалеку стоял Сойкин и внимательно и чуть грустно смотрел на нас.

– Это вы?
– крикнули, или нет, прошептали мы тогда одновременно.

– Что - я?
– пожал плечами Сойкин, - Это игра,

моя игра и ваша тоже.

Я не помню, что же было тогда, во дворе, игра, которую затеял с нами Сойкин - если игра интересна, она перерастает в правду, уж по крайней мере для детей, - или все произошло на самом деле, ведь говорили же, что Сойкин изобретатель, хотя нет, с тех пор я больше не слышал о мгновенной переброске в другое пространство, и я не помню всех слов Сойкина - они утонули в свершившемся факте, так что мне остается только предполагать, что не сказал нам Сойкин.

– Ну как?
– спросил он.
– Правда здорово? Человек погиб, а факел, который он нес, остался гореть, - или нет, он сказал, - Все мы такие. Все мы зажигаем красный фонарь, фонарь тревоги, красный, чтобы было видно издали, чтоб нас не сбили в темноте и чтоб другие не расшиблись, и освещаем им свою дорогу. И весь вопрос в том, останется ли гореть фонарь после твоей смерти и будет ли освещать путь другим.

Мы тогда ничего не поняли. Сойкин был странный человек, и даже если это все не было реальностью, а жило немыслимой жизнью в границах игры, все равно мы ничего не поняли, не догадались, зачем такое понадобилось ему, что он имел в виду. Мы только спросили:

– Кто был этот человек? Ну тот, мертвый, с фонарем?

– Кто?
– переспросил Сойкин, - Почем я знаю. Любой из вас... из всех людей. Хотя нет, не любой, а тот, кто смог, сумел не погасить свой факел... Вам жаль его?

Мы переглянулись с Гошкой и пожали плечами. Ну как же можно жалеть, если не понимаешь, что это такое, что значит, то видение, которое можно было бы пожалеть?! Мы ничего не сказали ему.

А на следующий день мы снова играли во дворе и сразу увидели Сойкина, когда он вышел из подъезда - у него был озабоченный вид, мы это заметили, едва он появился.

Он подошел к нам, и мы почувствовали, что сейчас что-то произойдет, может быть, _э_т_о _с_а_м_о_е.

И мы, действительно, вновь увидели темную равнину и черное решето-небо с дырами - звездами над ней, мы увидели человека - он по-прежнему зажимал в мертвой руке стержень с фонарем, и красный свет, который видно издали, так что его не спутаешь ни с чем, озарял клочок пустыни и наши лица под прозрачными колпаками скафандров. Мы могли приблизиться к человеку и заглянуть ему в лицо, но что-то удерживало нас нет, жалости мы как раз не ощущали - мертвецов не жалко, разве что при большом скоплении народа, когда все плачут, да и то жалеешь не покойника, а скорее тех, кто остался после него, мертвеца же - я имею в виду чужого, не имевшего к тебе в жизни никакого отношения, - никогда не жаль, напротив, возникает какое-то обостренное чувство отвращения и страха. Да-да, нам вновь сделалось

страшно, как в тот, первый раз, - подумать только, мы одни на всей планете, в чужом мире, а тот из нас, кто шел с факелом, впереди, споткнулся, и упал, и разбился, нет, фонарь его еще горит, но он только один, вот если бы у нас было по фонарю...

– Я вас понимаю, - сказал тогда Сойкин.
– Зажгите. Зажгите столько, чтобы другим, когда придет ваш смертный час, было светло, чтоб им не было страшно и одиноко, зажгите, если сможете...

Я так и не знаю, что же это было тогда, в далеком моем детстве, что подарил нам Сойкин, этот грустный парень двадцати трех лет, изобретатель или художник, - соседи так и не выяснили точно, до конца, а нам, по правде, было все равно, хотя вру, нам было очень интересно, просто мы боялись, узнав правду, вдруг разочароваться - ничего невозможного тут нет, и потому мы воспринимали Сойкина таким, каким он казался _н_а_м.

Что-то он объяснял насчет всего случившегося, точно - объяснял, но я забыл, в памяти остался провал, и я так и не могу по-прежнему определить, и_г_р_а_л_ ли Сойкин в свою новую игру, или и в самом деле что-то и_з_о_б_р_е_л_и_ показал нам им придуманное чудо.

Во всяком случае, мы не сумели угадать - тогда, и многое с тех пор ушло из памяти, но осталось одно: красный фонарь в пустоте и в ночи, к_р_а_с_н_ы_й_ ф_а_к_е_л_, к_о_т_о_р_ы_й_ в_и_д_н_о_ и_з_д_а_л_и_. Факел-сигнал, теперь я понимаю, _ч_т_о_ он значил - это был обыкновенный тревожный символ, и Сойкин нам его подарил.

А потом, после того дня, мы Сойкина больше не встречали, мы ждали его каждый день, нам казалось, что он вот-вот выйдет из своего подъезда и улыбнется нам доброй, удивительной улыбкой, от которой все лицо его сморщивается, будто он хочет чихнуть или заплакать, но он не появлялся.

Поговаривали, что он уехал навсегда - зачем, а кто его знает?
– уехал в Сибирь, или на Север, или в Казахстан, в новые края и к новым людям. Нам было немножко обидно - как же так, уехал и даже не простился!
– Но потом обида прошла, ведь мы понимали, что он не был для нас ни учителем, ни другом на всю жизнь, ни просто "созерцателем" Сойкиным.

Вчера вечером я возвращался домой по бульвару и вдруг заметил на скамейке человека. Он сидел в тени, так, чтобы свет фонаря не падал на него, но что-то знакомое почудилось мне в его фигуре.

Я невольно задержал дыхание - неужели это _о_н_, ведь столько лет прошло?!

– Простите, - сказал я, подходя к нему, - вы не Сойкин?

– Ошиблись, - ответил он, - Я - Союшкин. Вы меня знаете?

– Нет-нет, - сказал я, - Вас я не знаю. Извините.

Я двинулся прочь.

Шагов через пятнадцать я обернулся - лавка стояла в тени и чернела на фоне освещенной листвы, просто темное пятно. Темное пятно...

Тогда я решительно вытащил из кармана спички и зажег одну, и поднял ее над головой. Я пошел назад, мимо темной лавки, спички гасли на ветру, я доставал новые, и зажигал одну за другой.