Шрифт:
1
В красной луже лежал белый офицер. Лошади с перекошенными и пустыми седлами проносились над ним, но пока ни одна его не задела. Перекрикивались всадники, роняли грубые слова вперемешку с матом:
– Живее давай! Да черт с ними… не догнать уж теперь! Коней ловите… оглядите трупы, может, жив еще кто.
Гаранин сознания не терял, не паниковал, в голове его вертелось: «По левой руке полоснул, чувствую точно. А вот досталось ли в бок? Спасибо тебе, Мирон, пометил меня щадяще, как и обещал. Комкор ему лично приказал на меня руку наложить, у остальных задание – меня не трогать, а вырубать мой эскорт. Бедолаги, переодетые в кадетскую форму, они кричали налетевшим
Солнце от Гаранина заслонила высокая тень, и он почувствовал, как на щеку его упал клок пены, остро пахнущий лошадиным потом. Гаранин не вздрогнул, продолжая хранить хладнокровное сознание.
– Этот дышит! – раздалось над ним. – Поднять! Усадить его в седло, довезем к своим!
Гаранина обхватило разом несколько рук, кто-то ловко порол рукав его кителя и бинтовал руку. Гаранин застонал и медленно открыл глаза. Среди мелькавшей формы, амуниции и лошадиных крупов он увидел ротмистра в седле, от Гаранина не ускользнула деталь: награда за «Ледяной поход» на его груди. Ротмистр заметил открытые глаза раненого, громко спросил:
– Ваше имя? Ехать верхом сможете?
Гаранин ответил не сразу, изображая действительную потерю сознания:
– Я посыльный из корпуса Вюртемберга… мне велено доставить пакет… срочно… я готов ехать…
И Гаранин в подтверждение своих слов унял шатание в коленях, опершись на плечи помогавших ему солдат, встал ровно, но тут же пошатнулся.
– Скорее коня ему! – прогремел властный голос. – Красные с подмогой скачут обратно!
Гаранину подали чужую лошадь с забрызганной кровью попоной; поддерживаемый с боков и со спины, он неловко взвалил свое тело на седло, тяжело перекинул ногу. Вся кавалькада понеслась прочь. Гаранина поддерживали с обеих сторон двое верховых, он болтался, чувствуя боль в раненой руке. Обернувшись, заметил, что красные и вправду их настигают: постановка должна была проходить со всей правдоподобностью. Обругав себя за переигрывание, Гаранин приобрел твердость посадки, позабыл о боли и умело перехватил поводья здоровой рукой. Лошадь почуяла ловкое управление и шпоры Гаранина. Запаленным голосом он рявкнул сопровождавшим его:
– Отставить! Я сам!
На стороне белых глухо ударило четыре орудийных ствола, Гаранин обернулся: перед их преследователями выросли земляные султаны. Красный отряд с чувством облегчения перестал имитировать погоню и повернул к своим позициям.
Сопровождавшие Гаранина чуть разъехались в стороны, но не отстали, скакали по бокам. Они направили его в проход между узкой плетенкой из колючей проволоки, проехали по деревянным помостам, перекинутым над траншеями, две линии окопов, провели своего подопечного к брезентовой палатке, скрытой в неглубокой лощинке. У палатки уже толпился остальной конный отряд, «выручивший» Гаранина из переделки. Тут же стояли несколько офицеров, в аксельбантах, усах и с наградами за германскую войну.
Внезапно у Гаранина поплыло все перед глазами. «Должно быть, от потери крови…», – промелькнула мысль, он вынул из-за пазухи пакет, успел освободить ноги из стремян и повалился на бок. Ему подставили руки, он почти не ушибся, промолвил: «Срочное донесение!..» – и закрыл глаза.
Полностью он не отключился, слышал, что куда-то несут, укладывают, тщательно осматривают рану. Гаранин лежал, насторожившись и прислушиваясь: каждое слово, брошенное мимо, может пригодиться, продлить ему жизнь в этом враждебном лагере. Он ощутил, что его убрали с солнца, занесли в тень, возможно, в такую же брезентовую палатку, какую он видел в лощине. Но даже если так, двери в палатке были распахнуты, он слышал конское ржание, голоса проходивших мимо людей, пение беззаботной птахи, звон медицинских инструментов. С него аккуратно стянули китель и нижнее белье. Запахло йодом и спиртом, вновь его руку тревожили, но теперь по-иному, совсем не как на поле боя. Гаранин сразу понял: пальцы, ухаживающие за его раной, принадлежат женщине.
Он осторожно приоткрыл глаза, обычная милосердная сестра в белой наколке с красным крестом. Обычное лицо. Хотя… в нем мелькнуло что-то знакомое. Или просто показалось. Сестра обработала рану, стала наново ее бинтовать, заметила чужой взгляд на своем лице, без улыбки попросила:
– Не тревожьтесь, закрывайте ваши глазоньки, вам так будет легче.
Гаранин покорно опустил веки:
– Скажите, у меня только рука? Больше нет ран?
– Только ссадины на боку и спине. Опасного ничего нет.
Она доделала свою работу, накинула сверху него легкую простыню, оставив забинтованную руку не укрытой. Через время Гаранин вновь приоткрыл глаза, двух секунд хватило оценить обстановку: он и вправду лежал в палатке с незапахнутыми полами, на походной раскладной койке, в одиночестве. Ему дали покой, но не оставили без присмотра – в этом он был уверен. Из плюсов: рана незначительная, он в сознании и может контролировать обстановку вокруг себя. Минусов пока нет. Зато есть минутка вернуться во вчера, заново проанализировать весь путь и свою миссию.
…Гаранина срочно вызвали в губернский отдел ЧК, благо дорога от фронта была близкая, он поспел к нужному часу – совещание назначалось экстренное. Темная ночь окутала город, то и дело возникали из тьмы патрули, спрашивали пропуск. Тишина разламывалась от редкого собачьего лая на окраинах и тревожного цоканья подков по булыжнику мостовых.
Съехались начальники штабов от обоих корпусов, вся верхушка губернского и фронтового ЧК, товарищ Розенфельд и еще какое-то начальство. Розенфельд приступил к делу:
– По-хорошему, надо кое-кого дождаться, но не будем – дело срочное. Два часа назад в полосе фронта Казаченко в плен взят вестовой Вюртемберга с целым эскортом. У него ценный пакет.
На этих словах по присутствующим пробежало оживление. Розенфельд продолжал:
– Мы с вами – птицы стреляные, не должны терять голову. Любая информация оттуда, согласно директиве, воспринимается критически, не исключена диверсия. Но и не воспользоваться выпавшим шансом – значит проявить саботаж. Вюртемберг, мы все знаем, отрезан от телеграфа и любой связи на своем плацдарме, а поэтому я считаю возможным, что он выбрал именно такой способ сообщить о себе. В пакете информация о начале прорыва.
Розенфельд сделал паузу, ожидая нетерпеливых возгласов, но выскочек на совещании не было, все напряженно взирали на Розенфельда.
– Вюртемберг, как отрезанный ломоть, долго сидеть на своей плацдарме не может. Эвакуироваться с артиллерией, лазаретами и обозом – ему тоже не по силам, а весь понтонный парк мы у него уничтожили и отняли. Выход у него один – прорыв. В одиночку ему не выйти, а значит, нужен совместный удар всей кадетской армии в месте удара корпуса Вюртемберга, чтобы они вышли друг другу навстречу. И вот он задумал сложную схему. Посылает вестового, но мало того, что в пакете расписана вся диспозиция прорыва, назначены день и час, на случай если вестовой попадет к нам, вестовому в устной форме велено передать: завтра в полночь, от кадетской армии будет подтверждающий знак – две зеленые ракеты с полуминутным перерывом между ними. С плацдарма этих ракет не видно, но через линию фронта будет послан специальный наблюдатель. Он эти ракеты должен засечь и принести Вюртембергу весть: все в порядке, вестовой достиг своей цели, можно проводить операцию. Схема сложная, но оправданная.