Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля
Шрифт:
23 Жизнь. — 2001. — № 10 (20). — 14 марта.
24 ЦГАМО. Ф. 837. — Оп. 1. — Ед. хр. 349.
25 Жизнь. — 2001. — № 10 (20). — 14 марта.
26 ГАРФ. Ф. А— 482. — Оп. 1. — Д. 660. — Л. 410–411 (об.).
27 ГАРФ. Ф. А— 482. — Оп. 1. — Д. 660. — Л. 410–411 (об.).
Глава 16. Приговор
1
Если обезьяны не оправдали возложенную на них надежду и их роковые яйца оказались бесполезными, то отвечать за это должен был профессор Иванов, так долго водивший за нос Советскую власть.
Он был арестован 13 декабря 1930 года в Хлебном переулке в квартире № 9 в доме с такой же цифрой. Его обвиняли в помощи международной буржуазии, в осуществлении враждебной деятельности против СССР и в шпионаже. Стандартный набор грехов подкреплялся несокрушимой уверенностью прокурора в неминуемой участи обвиняемого. Вначале был трафаретный расспрос об анкетных данных, потом задержанному дали выговориться, поверить в свою невиновность, а потом уже наехали как надо: с беспощадной четкостью боевого караула пролетарской диктатуры.
И наградой за профессиональную работу было совершенно искреннее признание интеллигента всех своих грехов и преступных замыслов.
Прошел месяц со дня заключения под стражу гражданина Иванова, чекисты еще раскручивали дело, а судьба питомника уже была практически решена. 12 января 1931 года Наркомат здравоохранения подписал приказ № 22, седьмой пункт которого декларировал: «Сухумский научно-исследовательский питомник обезьян передать в ведение УНИ»1.
Дело длилось почти полгода. Оно завершилось постановлением Коллегии ОГПУ от 5 июня 1931 года. На основании статьи 58 пунктов 4 и 6 УК РСФСР («помощь международной буржуазии в осуществлении враждебной деятельности против СССР и шпионаж») профессор был заключен в концлагерь сроком на пять лет с последующей заменой высылкой через Полномочное представительство ОГПУ в Казахстане на тот же срок.
В июне 1931 года, после освобождения от ареста и находясь в ссылке, Иванов поселился в Алма-Ате. Здесь он покорно занял должность профессора кафедры физиологии животных в Казахском ветеринарно-зоотехническом институте2.
Друзья Иванова пытались помочь ученому. Об одной из таких попыток мы узнаем из дела академика Николая Вавилова. Он сообщает о встрече в Париже с заведующим лабораторией иммунитета Пастеровского института Метальниковым. С тем самым Сергеем Метальниковым, который когда-то в 1926 году с глубоким скептицизмом слушал сказки Ильи Ивановича о торжестве свободы в Советской стране. Вот что вспоминал о зоотехнике и его друзьях Николай Вавилов после очередного чекистского мордобоя: «Кроме того, в отеле меня посетил Метальников Сергей Иванович, который просил меня передать жене профессора Иванова Ильи Ивановича деньги (25 долларов). Иванов в тот период был выселен из Москвы. Деньги, полученные от Метальникова, мною в Берлине были пересланы адресату через банк»3.
Но Советская власть, которая сыграла злую шутку с Ильей Ивановичем, вновь решила вспомнить о старике. И 1 февраля 1932 года постановлением все той же Коллегии ОГПУ профессора предписывалось освободить из-под стражи. Полномочный представитель ОГПУ по Казахстану Василий Абрамович Каруцкий, отличавшийся независимостью и буйным нравом, не любивший московских «жополизов»4, тем не менее подписал распоряжение, хотя судимость с зэка не снималась. Это было что-то вроде помилования.
Так Ильи Иванович Иванов вновь обрел долгожданную свободу и мог приступать к любым скрещиваниям. Ему даже разрешалось свободное проживание по СССР [36] .
36
Окончательная реабилитация Иванова состоялась только 28 апреля 1959 года по определению Военной коллегии Верховного суда СССР.
Но всемогущий рок уже отмерил профессору последний акт его жизни. В середине марта Иванов перенес грипп и, еще не выздоровев, приступил к завершению своих работ в Алма-Ате. Профессор спешил, ему разрешили вернуться в столицу. Оттуда он хотел в самое ближайшее время отправиться на черноморский курорт. После тюрьмы и ссылки это было весьма кстати. Советская власть вновь улыбнулась ученому.
Но в ночь с 19 на 20 марта 1932 года атеросклероз, или «склероз изнашивания», как его сентиментально окрестили кремлевские мечтатели, срубил наповал измученного тюремной жизнью зоотехника. Его разбитый инфекцией организм слабо сопротивлялся жесткому удару, и к вечеру 20-го профессор был уже мертв. Кровоизлияние в мозг случилось накануне его предполагавшегося отъезда в Москву.
По странной случайности, на следующий день после смерти Ильи Ивановича далеко в Москве, на Волхонке, Бюро Президиума Коммунистической академии приняло постановление, направленное на достойную встречу 50-летия со дня смерти Чарльза Дарвина и превращение праздника в «широкую политическую кампанию». В документе говорилось: «В противоположность буржуазии и ее многочисленных лакеев — «ученых» мракобесов, попов, социал-фашистов и пр., оголтело борющихся против дарвинизма, извращающих и фальсифицирующих учение Дарвина и использующих его в своих буржуазно-классовых целях, — мировой пролетариат и научная советская общественность… подчеркнет, что только пролетариат является единственным наследником материалистических основ дарвинизма»5.
С большим запозданием 29 ноября 1932 года академик Иван Павлов отправил вдове покойного профессора письмо. «Нельзя не скорбеть, — сокрушался нобелевский лауреат, — о преждевременной смерти таких деятелей науки и практики, как Илья Иванович»6.
Покойный практикант был кремирован, а прах его перевезли в столицу и захоронили в Московском колумбарии.
В то самое время, когда Павлов выражал свои соболезнования, жизнь сухумского обезьянника вновь пришла в движение. Он был передан павловскому ВИЭМу — Всесоюзному институту экспериментальной медицины. Об это имеется примечательная запись: «Субтропический филиал ВИЭМ организован в конце 1932 года на базе бывшего научно-исследовательского питомника обезьян, переданного Институту экспериментальной медицины в 1931 году»7.
Но вот что удивительно: в пространстве художественном гибрид должен был возникнуть в тот самый печальный год смерти Иванова. И воскресить человека-обезьяну должен был композитор Дмитрий Шостакович. Он ведь и сам когда-то, в 1929 году, накануне решающего скрещивания, приезжал к Иванову в Сухуми.
Потому-то, видимо, в архиве Музея им. Глинки в 2004 году и была обнаружена нереализованная опера Шостаковича «Оранго». Рукопись пылилась 70 лет.
Она поступила в архив музея в 1960-х годах вместе с документами секретаря композитора Левона Автомяна. «Оранго» стала самым сенсационным документом из материалов 250-страничного архива: имелись либретто, клавирный вариант партитуры, партии хора и солистов.
Оперу Шостаковичу заказали в 1932 году. В те годы автор уже завершил «Леди Макбет Мценского уезда» и работал над оперой «Большая молния». Заказ был от Большого театра. Предполагалось, что опера выйдет к 15-летию Великой Октябрьской революции. Остро нужна была жестокая сатира на капиталистическое общество и ее продажную девку — буржуазную прессу. Авторами либретто выступили писатель Алексей Толстой и критик Александр Старчаков [37] .
Шостакович не сумел в срок закончить работу, хотя создал 40-минутный пролог, включавший в себя оркестровую партию, партию хора и 11 голосов. В этом прологе была представлена завязка трех актов оперы, которые, увы, написаны не были.
37
Старчаков Александр Осипович (1892–1937) Лит. критик, журналист. Член РКП (б) с 1919. Жил в Ленинграде и Детском Селе, зав. ленингр. отделением газ. «Известия». Близкий знакомый А.Н. Толстого. Работы по истории лит-ры, о жизни и творчестве А.Н. Толстого, в т. ч. кн. «А.Н. Толстой в портретах и иллюстрациях» (1934), «А.Н. Толстой. Критический очерк» (1935). Арестован (1936), расстрелян.