Красный Петушок
Шрифт:
Здесь, как оказалось, были разбросаны кости мертвых людей, кости моих друзей и соотечественников, давным-давно выклеванные птицами и зверьми и выбеленные солнцем и дождем. До сих пор сохранились еще концы сгнившей веревки, качавшиеся от порывистого ветра. Сильная скорбь охватила меня. Я подошел к большому дереву, на котором была укреплена выцветшая грязная доска с почти стертой надписью; с большим трудом мне удалось разобрать написанное, так как местами буквы совершенно исчезли. На ней была такая надпись: «Это было сделано не французам, а лютеранам и еретикам» — то самое, чем хвастал когда-то Мишель Берр.
Возвратившись после бесплодных поисков в форт, я увидел, что французы, после недолгого преследования, захватили много пленных, а остаток предоставили краснокожим; теперь они были заняты срыванием форта. Доминик де Гурж ликовал.
— Мы взяли большое количество разных вещей, — закричал он, увидев меня, — много амуниции, всевозможных съестных припасов и девять пушек! Мы имеем несколько раненых, но ни одного убитого, и взяли сорок с чем-то пленных…
Я прервал его, описав только что оставленное мною место в лесу.
— Да, я и сам думал отыскать это место. Надо будет похоронить наших друзей. Приходите туда к заходу солнца, — сказал он, бросив зловещий взгляд на группу пленных, находившихся вблизи, — и вы увидите картину, которая доставит вам удовольствие.
После этого он меня оставил; вскоре я заметил, как он направился к тому месту, откуда я только что пришел в сопровождении солдат, несших принадлежности для рытья земли.
Преследование было почти закончено; иногда из глубины леса еще раздавалось гиканье; крейки возвращались к просеке со своими ужасными трофеями.
Наши суда стояли спокойно на реке; лодки переезжали с одного берега на другой, на некоторых удили рыбу для ужина. Сатурионы я не видел; Олень также был еще в лесу; не видно было и Мартина. На одном из бастионов группа французов ругалась, с большими усилиями снимая одну из длинных медных пушек со своего места; я направился к ним, чтобы посмотреть, как они будут ее спускать. Проходя портал, где тяжелые ворота висели вкось на петлях, я встретил двух крейков, которые приветствовали меня наклонами украшенных перьями голов и, издавая самодовольные звуки, указывали на скальпы, висевшие на их поясах.
В форте никого не было, кроме работавшей группы. Я сел на дерновую скамью в тени дома и предался разным мыслям, будучи очень разочарован, что архинегодяй — жирный Мишель — удрал от меня. Он больше всех заслужил смерть — смерть, которую я обещал ему много месяцев назад. Затем мой мысли возвратились к Франции; они были заняты розовыми мечтами о будущем, о Марии, о Брео, о счастливой жизни и любимой Гаскони. Не думал я тогда о пучине, в которую Франция низвергнется, благодаря раздорам и фанатизму своего народа; не думал и о той борьбе, которая в течение последующих двадцати лет заставит меня быть в беспрерывных походах, — всегда в седле.
В то время, как я сидел и думал, солнце подвигалось к западу, тени становились длиннее; солдаты тащили последнюю пушку с форта.
Я был отвлечен от своих мыслей группой дикарей, несших дичь и только что пойманную рыбу; они расположились вблизи меня и принялись готовить ужин. Насадив на зеленые прутики рыбу и куски оленьего мяса, они стали жарить их над костром; распространившийся приятный запах заставил меня почувствовать сильный голод. Я решил присоединиться к ним и поднялся, когда вдруг увидел несколько человек, направлявшихся ко мне быстрыми шагами. Впереди шли Мартин и Олень, а за ними громадная знакомая фигура под охраной четырех крейков. Это был Мишель Берр!
Одежда на нем была изорвана; под его здоровым глазом было сине-багровое пятно. Весь забрызганный грязью, он, однако, двигался со своей обычной легкостью. Зрачок его был опущен вниз, как будто он был погружен в глубокие мысли, и, только остановившись передо мною, он поднял голову. Следы насмешливой улыбки виднелись на его толстых губах; и его обычная ирония и теперь смотрела из единственного глаза. Мы встретились взглядами. Он ничего не сказал, стоял и ждал. Олень выступил вперед, вытянулся во весь свой нечеловеческий рост и обратился ко мне:
— Олень приветствует тебя, о, Нутха! Он привел тебе этого большого человека, твоего врага. Была долгая погоня, он, Олень, хорошо знает лес и узнает следы так же хорошо, как и ходит. Этот человек убежал далеко и быстро на юг, чтобы предупредить своего начальника о нашем приходе. Но Олень бежал быстрее по его следам, и крейки были с ним; через час после полудня мы набросились на него и взяли живым. Этим Олень уплатил свой долг Нутхе.
Это была самая длинная речь, какую я когда-нибудь слышал от краснокожего друга; мне было очень трудно ему ответить, но я постарался сделать это как можно лучше:
— Олень славится своей силой и быстротой во время погони. Нутха благодарит Оленя и все племя крейков за этого пленного. Завтра будут даны им подарки в знак дружбы и той благодарности, какую Нутха чувствует к ним.
Олень отошел в сторону и оставил меня лицом к лицу с Мишелем Берром.
— Итак, мы снова встретились, мастер Предатель! — воскликнул я.
— Как я и предсказывал, мсье, — ответил он кротким голосом.
— О, да! Вы пророчествовали, а я дал обет.
— Вы дали. О, вы дали! — сказал он тем же тоном.
— Я имел намерение убить вас беспощадно, — продолжал я, засучив рукава, — но я не в состоянии, убить безоружного человека. Я дам вам возможность защищать свою жизнь, несмотря на то, что вы убийца и предатель. Мсье Белькастель одолжит вам шпагу, и мы будем драться до конца. Если вы сумеете убить меня, мастер Берр, то вам предоставят час до того, как пошлют за вами погоню.
Я повернулся к Мартину:
— Прошу вас, Мартин Белькастель, исполнить мое слово.
— Я хотел бы лучше видеть его висящим, — ворчал Мартин. — Это слабость, Блэз, этот человек заслужил смерть.