Красный вереск
Шрифт:
Землянин вдруг испытал короткий, но острый прилив нежности, забыв, что Богдан не так чтоб уж намного младше. Он повернул голову и тихо сказал:
— Ладно тебе. Давай спи.
Закинув руку за голову, он нашёл ладонь Богдана и чуть сжал её — на секунду ладонь окаменела, но потом расслабилась, и Богдан, вздохнув коротко, уткнулся носом в плечо Олега. Уже сонно сказал:
— Угу… благо… — и почти сразу задышал спокойно. Олег осторожно высвободил свою ладонь. Пробормотал:
— Защитник слабых, оскорблённых и униженных…
Стало смешно. Он провалился в сон раньше, чем перестал улыбаться…
…Они спали и не видели, что
И в конце концов в тихом белом, царстве не осталось уже ничего, кроме красных скал, что нарушало бы общую картину мрачного и величественного покоя — покоя смерти. Казалось, горы затихли и погрузились в сон, загнав людей в убежище и вновь доказав свою силу. Немигающее Око Ночи в полном блеске сияло над снегами. Красным отсвечивало висящее у горизонта Солнце.
Смотрела с небес в расщелину звезда. Не взгляд — холодная и внимательная, как Смерть.
Олег проснулся от того, что по разогревшемуся телу потянуло холодом, Он завозился, не понимая, где находится — было темно, душно, давила какая-то тяжесть, кругом хрипло дышали люди — и вдруг послышался весёлый возглас Гостимира:
— Й-ой, поднимайтесь! Родину снегом заносит!
Спихнув с себя живой груз, Олег треснулся головой в твёрдую крышу. Пока он размышлял, куда делись пледы, по нему резво проползли, больно пихаясь, двое или трое, а по глазам резанул белый, беспощадный свет…
…Мальчишки один за другим выползли, наружу — лица у всех были красные, распаренные, глаза розовые, как у кроликов. Следом валил пар, первый вдох на свежем воздухе врезался в лёгкие, как нож. Олегу при виде товарищей вспомнился Михаил Евдокимов: «После бани морда красная…» Плащи спеклись, их завалил толстый слой снега. Рядом с Гостимиром снаружи уже выплясывал Хмур, выкрикивая:
— Да выникайте скорей, одно куры сонные! Окоём каково — красотища!
Он был, пожалуй, прав. Снег перестал. По склонам: гор сияли алмазные россыпи — полыхал под солнцем выпавший за ночь. В мире было безлюдно и тихо. Олег услышал негромкий шёпот:
— Нарисовать бы то… — посмотрел вбок и увидел восхищённые и зачарованные глаза Одрина. Художник смотрел на окружающий покой, не дыша.
Это было, конечно, очень трогательно и романтично. Но вот только Олег почувствовал, как его начинает потряхивать. Волглую одежду — вообще не зимнюю! — прохватил, холод, он поспешно потянул свой плащ, и из-под него вывалился Йерикка. Посмотрев снизу вверх на Олега, он прохрипел:
— Ты выглядишь, как я себя чувствую.
— Отдай плащ, — сердито сказал Олег. Оный плащ превратился в некое подобие кровельной жести. Йерикка, не вставая с корточек, начал умываться снегом.
— А мы часов шесть спали, — заметил он. Талый снег скользил у него по липу и ладоням. Олег кивнул. Он, если честно, уже начал ощущать, что и в самом деле прошло часов шесть… и крупной рысью направился за ближайшие скалы, где буквально уткнулся в спину Резана, стоявшего со счастливым и умиротворённым лицом передом к камням.
— Далеко ли? — осведомился Резан. — Забито, прыгай подальше.
— Чтоб вас, — буркнул Олег, метнувшись вбок.
Девятнадцать мальчишек продрыхли совершенно неподвижно, да ещё и вповалку, в самом деле не меньше шести часов, поэтому все испытывали настоятельную потребность «отлить», и снег вокруг места лагеря вскоре украсился пятнами — во-первых, неэстетичными, во-вторых, демаскирующими.
Холод ощущался с каждой секундой всё сильнее, и горцы собрались у расщелины, жуя копчёную рыбу из неприкосновенного запаса, щедротами их собратьев на востоке оставшегося нетронутым.
— Одно, мы тут не стать чтоб долго, — Гоймир кутался в отмякший плащ, — а уж в говне об колено.
— Тверда жалко, — вздохнул Морок, поправляя ремни со снаряжением. — Как дальше станем?
Гоймир, вытирая губы крагой, огляделся вокруг прищуренными от снегового блеска глазами:
— Тааа… Вон тот одинец — за Длинной долиной — Слёзная гора. Об лево — Белое взгорье… — он нахмурился, припоминая. — Коли идём промеж них, так будем…
— …у озера Светозарного, — дополнил Йерикка, — а за ним — Дружинные Шлемы и Птичья река… По-моему, так и следует идти — и по возможности никогда сюда не возвращаться.
— Коли идём — то одно быстро, — вмешался Гостимир, часто облизывая губы. — Гляньте — буран на Слёзной. А её не зря так прозвали.
— Не зря, — кивнул Гоймир. В его взгляде появилась озабоченность.
Олег вгляделся в видневшийся километров за сорок на западе седоголовый пик. Мрачные тучи облегли его вершину и медленно, но верно, скользили вниз по склонам. Да, там бушевал буран покруче ночного здесь…
— На Птичьей можно станом стать. — решительно кивнул Гоймир. — Пошли. И попросим богов, чтоб дали нам не видеть наперёд этих мест.
— В обгонку с бураном — то забава что надо, — сказал Данок. Резан пихнул брата в снег, и, пока тот барахтался, посоветовал:
— Одно помысль, что все гонятся следом — тебя и фрегат данванский не настигнет!
Уже привычно выстроившись в цепочку, горцы двинулись через снег…
Небольшая веска Пригорки стояла в этих местах уже лет сто — с тех пор, как на опустевшие после большой усобицы земли горцев пришли с юга лесовики. Одиннадцать добротных пятистенков предпочли бы оставаться нейтральными и в этой войне, как остались нейтральными в дни Большого Взмятения. Какое-то время это удавалось и сейчас… но подобная самостоятельность никогда, не держится долго.
Сначала в веску ворвался отряд горных стрелков, вытрясший начисто всё съестное. Стрелки перепороли всех мужиков, парней и мальчишек от двенадцати лет без верхнего предела шомполами, повесили на воротах войта и убрались. Очень спешили. А вот пришедший следом хангарский отряд никуда не спешил — он встал в Пригорках постоем и взялся за дело основательно. Два десятка кривоногих плосколицых чужаков жрали за две сотни, словно у каждого было по дюжине ртов, курили какое-то зелье из коротких трубок, а потом долбили из огнестрельного оружия по донам и сараям, но самое главное — не давали проходу ни девушкам и женщинам, ни мальчишкам. Деревенского священника, попытавшегося воздействовать на разорителей словом божьим, хангары утопили в выгребной яме, а его семью спалили вместе с небольшой церквушкой.