Красный жетон
Шрифт:
Она никогда не знала, о чем в действительности думает ее сын, всего лишь догадывалась, – потому что никогда не имела возможности с ним поговорить.
Поговорить по настоящему. Все их разговоры сводились к разрешенным или предписанным шаблонам – она понимала, что, стоит ей оступиться… Поэтому она не знала, о чем думает сын. Судя по третьему красному жетону, он думает. В этот момент она даже ощутила что-то вроде извращенной гордости за свою пропащую семью, но быстро подавила в себе это вредное чувство.
Она встала и, мягко улыбаясь, взяла Дробь-третьего за руку. Дробь-третий ответил ей такой же улыбкой. Понимает ли он?
Они вышли из домика и, не сговариваясь, повернули налево. Они не ускоряли шаг, не глядели по сторонам и, конечно же, не оглядывались. Некоторое время они шли молча, любуясь елями, освещенными сонцем и особенно красивыми на фоне дальних грозовых облаков, потом завели обычный разговор примерно средней благоусердности.
– Как хорошо! – сказала она.
– Что хорошо? – поинтересовался сын.
– Я не знаю, просто хорошо – вот и все. Хорошо жить.
– Еще бы. Хорошая погода. Красивые елочки. Так спокойно.
– Да.
– А ты заметила, что с каждым годом жизнь становится проще?
– Конечно. Вот это и хорошо.
– Что может быть лучше простоты?
– Ага. И природа. Природа – это хорошо.
К концу разговора они оказались на улице 977, около полуразрушенного дома и, быстро оглянувшись, он – вправо, она – влево, нырнули в пролом окна. Внутри было темно и сыро и пахло рваными газетами.
– Здесь пахнет рваными газетами, – заметил Дробь-третий, расправив плечи и подняв голову.
– Такого запаха не бывает, – ответила мать. – как ты можешь отличить запах рваных газет от запаха целых?
– Могу.
– Да, я понимаю.
– К счастью, на улице никого не было, – сказал Дробь-третий, – как ты думаешь, это случайно?
– Может быть.
– А наблюдение со спутника? Они же не могли нас пропустить?
– Не могли. Зато сейчас они нас не видят. Здесь очень много подвалов, целые катакомбы. Не станут же они устраивать облаву из-за какого-то одного человечика.
А меня они и так выловят, потом.
– Я не человечек. Я не…
– Потому что я никогда не видела никаких облав, – добавила мать, не слушая, – Только в фильмах.
– Откуда ты знаешь о катакомбах?
– Я ожидала, что это случится.
– Ты уже была здесь?
– И не только здесь. И дальше.
– И что, они тебя не наказали?
– Была ночь и сильная буря; спутник не мог вести меня сверху, а на улице не было никого. Никто ни о чем не узнал. Во всяком случае, меня не наказали.
– Но ты промокла?
– Я сказала, что люблю гулять под дождем. У меня ведь розовый жетон, мне прощают маленькие странности.
Некоторое время они шли молча. Подвалов действительно было много. Каждый следующий имел дверь, которая вела в следующий, потом опять в следующий и так, казалось, без конца. Когда не стало окон, Фрыалж включила фонарик.
– Мама, – спросил Дробь-третий, – как ты думаешь, что происходит вокруг нас?
– Я не поняла?
– Я хочу спросить, это хорошо или плохо? Я всегда делил вещи на хорошие и плохие. Например, я знаю, что жить это хорошо, но я не знаю хорошо ли я живу.
И я не могу об этом узнать, что значит жить плохо и что значит жить хорошо. Но мне кажется, что живу в одном измерении. Я не знаю, хорошо это или плохо.
– Не думай об этом.
– Почему?
Он остановился.
– Почему?
– Ты все равно этого не узнаешь. Тот кто думает, тот погибнет. Нужно действовать. Если мы больше не встретимся, запомни как делала я. Сейчас я не знаю, нужно ли спасать тебя, но знаю, что без тебя мне будет плохо – и поэтому мы здесь. Никому не должно быть плохо – вот что значит жить хорошо. Если тебе плохо – действуй.
– Я подумаю об этом, – сказал Дробь-третий. – Я люблю думать.
– Подумай и согласись. У меня тоже когда-то был красный жетон.
– Да ну?
И вдруг фонарь погас.
– Стой рядом, – сказала она, продолжая щелкать переключателем. – Это простая модель, никакой электроники. Я специально покупала, еще после второго жетона. Скорее всего разомкнулся контакт. Я смогу починить. Даже в темноте.
Это не батарейки, батарейки садятся постепенно. Если не заработает, то у меня есть еще один фонарь. Я собиралась оставить его тебе.
– Ты слишком хорошо готовилась. Они могли понять.
– Нет, я это делала спонтанно.
– Это не гарантирует.
– Ничего не гарантирует. У меня есть еще запас консервов на двенадцать дней. Есть маленький напильник, он заточен на конце как оружие, у него удобная ручка. Скоро мы прийдем туда, где есть труба с водой, мы пропилим маленькую дырочку и ты не умрешь от жажды.
– А что будет с тобой?
– Не думай об этом. Людей много, они рождаются и умирают со скоростью миллион человек в секунду, и я не лучше и не хуже других. И я уже стара, это многое меняет. И ты не лучше и не хуже других, что бы ты об этом ни думал.
Просто нам не повезло. Я не могу найти провод, не слушаются пальцы.
– Проклятая газировка?
– Эта газировка слишком сильно бъет в голову, особенно в темноте… В темноте так хочется спать… Где ты?
Она достала второй фонарик и включила его. Осветила стены. Но подвал не был пуст. Рядом с нею стояли трое мужчин, со значками охраны. Еще один отошел в сторону; он держал под руки ее крепко спящего сына.
– Ну конечно! – сказала она и попыталась представить, как вела бы себя на ее месте героиня фильма. Рассмеялась бы саркастически: вы, презренные твари, вы слишком малы, чтобы быть моими врагами.