Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики
Шрифт:
Таким образом, к созданию красивых вещей и к обладанию ими побуждают два весьма обычных мотива. Чтобы иметь успех в ухаживании и вступить в половую связь, необходимо прежде всего понравиться, поэтому половой отбор способствует выработке эстетической привлекательности; ярчайшие тому примеры — райские птицы и птицы-шалашники. Вожди, сановники и вельможи, главы государств и т. п. с помощью произведений искусства демонстрируют свое богатство: изготовление таких вещей требует огромных затрат рабочего времени и высокого мастерства, чем и определяется их ценность. Этот принцип стар, с его проявлениями можно столкнуться даже в родоплеменных обществах. Папуасы эйпо, живущие на западе Новой Гвинеи, плетут сетки и выменивают их на каменные топоры, изготовляемые на каменоломнях за пределами расселения эйпо. В сетки вложен немалый труд, а потому они высоко ценятся. Иногда их разукрашивают, вплетая
Нечто подобное происходит на Новой Гвинее и с каменными топорами. К их изготовлению часто прилагаются теперь дополнительные усилия, и в результате они утрачивают свое первоначальное рабочее назначение. Сами топоры тщательно полируют, рукоятку покрывают резьбой, и изделия превращаются в украшения, служащие «деньгами». Во всех подобных случаях дополнительные затраты труда привносят привлекательность. Благодаря им предметы обретают новое назначение. В связи с этим хотелось бы упомянуть и очень интересные работы Отто Кёнига [57, 58] по «биологии униформы». Кёниг показывает, как функциональные части форменной одежды со временем превращаются в декоративные. Это связано с тем, что на их изготовление затрачивается все больше и больше времени и они становятся слишком ценными, чтобы выполнять свои прежние функции.
Зачем человек демонстрирует свой собственный стиль? Затем, чтобы добиться положения в обществе; в частности, такая демонстрация помогает прослыть трудолюбивым и знающим дело торговым партнером. Дело опять-таки в том, что в выставляемые вещи вложен труд [56]. Тот же принцип отражен в фасаде любого банка: хочешь внушить доверие — покажи свое богатство. Собственный стиль нужен и для многого другого в том же роде. Индейцы яномами, например, снабжают наконечники своих стрел личными метками. В случае какого-нибудь набега это позволяет неприятелю распознать, кем выпущена стрела. В этом ли именно состоит замысел изготовителя стрелы, мы пока не знаем. Самый факт без всякого обсуждения упомянут в интервью, которое взял Биокка [59] у Хелены Валера. Ребенком она была похищена индейцами и оставалась их пленницей 30 лет.
Наконечники бамбуковых стрел — это еще и немаловажный предмет обмена между мужчинами племени. В своих колчанах яномами всегда таскают множество чужих стрел: все это знаки дружбы. Во время своей недавней поездки я стал свидетелем любопытной сцены: один молодой человек из Хасубуветери показывал гостю содержимое своего колчана, разъясняя при этом происхождение каждой стрелы. Таким образом он демонстрировал сеть своих дружеских связей и тем самым — свое положение в обществе. Это напомнило мне один обычай, существовавший в Центральной Европе. Когда-то гости, входя в переднюю, оставляли свои визитные карточки на установленном там блюде, где уже лежали карточки других гостей. В наши дни для этого существуют гостевые книги (в них оставляют еще и личные заметки). И наконец, стиль — это способ кодировать сообщаемую информацию в художественной форме. Я уже упоминал об этом, когда писал о резных носах лодок у обитателей островов Тробриан. Эстетическое переживание играет в этом случае двоякую роль: оно не только доносит до зрителя опознавательный символ — эмблему, но еще привлекает и удерживает внимание людей и духов (а духи, как считается, воспринимают мир так же, как и люди). Последнее нужно для того, чтобы передать какой-нибудь более определенный сигнал умиротворения или угрозы. На этом коммуникативном уровнев игру вступают знаковые и пусковые стимулы, хитроумно вплетенные в культурно-содержательный код.
При стилизаций происходит схематизация: отдельные особенности предметов выпячиваются, а менее важные детали исчезают. Так путем постепенного абстрагирования предмет может даже превратиться в знак. Процесс этот во многом напоминает ритуализацию поведения, при которой устойчивые формы поведения животных и человека в ходе филогенетической и культурной эволюции превращаются в сигналы [24, 32]. В процессе обеих эволюций знаки возникают примерно одинаково; это не слишком удивительно: в обоих случаях отбор осуществляет тот, кто воспринимает сигнал. Сигналы должны быть хорошо заметны, должны легко восприниматься и безошибочно распознаваться. Процесс стилизации подчиняется законам, которые управляют абстрагирующим (типологическим) зрительным восприятием. Путем постепенной художественной схематизации папуасы превращают человеческие фигурки и лица, изображаемые в виде скульптур или на резных щитах, в знаки. Между легко узнаваемыми фигурками и абстрактными знаками существуют всвозможные переходы [60]. Еще один пример стилизации реалистических изображений — орнаменты, украшающие веретенные ролики доколумбовой культуры Мантено [61].
Музыка, танец и поэзия с точки зрения этологии Музыка
Ритм оказывает на человека очень своеобразное физиологическое воздействие. В известных пределах он в состоянии регулировать движения — например, может замедлить или ускорить дыхание. По-видимому, реакция дыхания на ритм уходит своими корнями очень глубоко. Она обнаружена даже у низших позвоночных: известно, что рыбы способны синхронизировать дыхательные движения своих жаберных крышек с ударами метронома. Тем же способом можно повлиять и на локомоторные движения белок [62].
Нейрофизиологические эффекты, вызываемые ритмом, еще не изучены, но исследования Дэвида Эпстайна (гл. 4) указывают на то, что устойчивые фазовые соотношения метрических единиц совпадают с обнаруженными Эрихом фон Хольстом [63, 64] при изучении центральной координации автоматизмов. Можно предполагать, что существуют какие-то основные ритмы (вероятно, универсальные), которые оказывают на наше поведение характерное успокаивающее или активирующее влияние. Мы до сих пор не знаем, является ли эта активация по своей природе общей или же некоторые основные ритмы служат пусковыми стимулами для каких-то определенных эмоций (например, стремления к агрессии). Действуют ли основные ритмические единицы как специфические стимулы, «включающие» определенные эмоции? А может быть, они управляютэмоциями посредством более общего возбуждения или успокоения? Это должны показать дальнейшие исследования.
Ритмы, несомненно, координируют поведение толпы или коллектива, и тем самым через совместное действие или взаимодействие они способствуют единению. Это очевидно, например, в случае маршевой музыки, а также хорового пения. Что касается мелодий, то я предполагаю существование некоторых основных тем. Кнейтген [65] проигрывал европейцам колыбельные различных народов и убедился, что все они, независимо от происхождения, влияли на слушателей успокаивающим и утешающим образом. Дыхание у людей становилось более ровным и размеренным, а ритм его следовал за исполнявшейся мелодией. При этом вдох совпадал с восходящей частью мелодии, а выдох
— с ее медленным нисходящим движением. Слушатели чувствовали расслабление, частота сердечных сокращений у них снижалась. А вот физиологическое и эмоциональное воздействие джаза оказывалось совершенно противоположным. В этом случае мелодия и ритм, конечно, действовали как одно функциональное целое.
Представление об универсальных основных мелодичных темах возникает и при изучении голосового поведения людей. Множество таких тем существует в интонациях речи. Среди прочих исследователей на них указывал Болинджер [66]. В «Записках без вести пропавшего» Леоша Яначека цыганка Зефка, соблазняя Яначека-мальчика, произносит фразу «Toz uz mam ustlane» («постель уж приготовлена»). Седлачек и Сыхра [67] записали эту чешскую фразу в исполнении многих актеров, произносивших ее с различной эмоциональной окраской. Магнитные записи были потом проиграны слушателям, не понимавшим по-чешски, и те смогли весьма успешно угадывать подспудное эмоциональное содержание фраз. Переживания любви и счастья распознаются по живой мелодике и несколько повышенному голосу, эротические — по чуть-чуть более низкому тону, переживания печали — по тону ниже того, каким говорят бесстрастно.
Фиксируя на пленке сцены спонтанных социальных взаимодействий, я установил, что у всех изученных нами народов взрослые, как правило, говорят с маленькими детьми тоном выше обычного. Всеобщность этой закономерности поразительна. Эггебрехт [68] и Шредер [69] записывали песни разного характера — военные, любовные, скорбные и т. д., а затем проигрывали их носителям иной культуры.
Слушатели верно определяли тип песни намного чаще, чем это можно было бы объяснить случайными совпадениями. Таким образом, объективные исследования, так же как и субъективные впечатления, убеждают нас в том, что музыка эмоционально воздействует на человека особенно глубоко, и при этом «доходит» она куда быстрее, чем изобразительные искусства: последние приглашают к созерцанию предметов и лишь затем начинают мало-помалу волновать зрителя.