Краткая история денег

Что с ними делают? Зарабатывают. Тратят. Копят. За них убивают. Каждый день, каждый час. Каждые несколько минут. Пока вы читаете эти несколько строк, можете не сомневаться: где-то кто-то заработал или украл чертову уйму деньжищ, а кто-то убил ближнего своего ради того, чтобы овладеть лишним количеством этих кружков, бумажек, капусты. Бабла.

Сколько вообще названий и прозвищ у этой штуки? Монетки. Фантики. Баксы. Дензнаки. По числу наименований сравнимо только с жизнью, смертью, мужчиной, женщиной, сексом. То есть с чем-то исконным, основным, главным, что составляет человеческую жизнь. Их можно любить и ненавидеть – в той мере, в какой можно принимать или отвергать устройство нашей жизни. Потому что деньги – квинтэссенция общества

Но как все-таки они работают, в чем их секрет? Кажется, что любому дошкольнику это известно. Дошкольнику, может, и известно, а вот ученым-экономистам, например, нет. Доктора наук и профессора уже много десятилетий ведут между собой яростные споры и никак не договорятся о природе и устройстве денег. Написаны целые тома о том, почему деньги нужно считать прежде всего средством платежа. Или инструментом товарного обмена. Или ценообразования. Другие убедительно докажут, что деньги есть всеобщий эквивалент. Или накопитель стоимости. Или вообще, что все деньги – это форма кредита, долг.

Представляете, вы-то всегда считали, что деньги – это форма богатства, а оказывается, они – долг! Чей-то перед кем-то.

Вполне возможно, что все высокоумные теории по-своему верны, и природа денег многогранна и сложна. Вдобавок деньги постоянно обретают новые ипостаси, в последние годы – всё больше электронные и всё более виртуальные. Впрочем, оставим заумную терминологию, потому что гораздо интереснее попытаться понять и объяснить деньги, что называется, на пальцах.

Кстати, категория денег выходит далеко за рамки чисто экономическо-математических наук и понятий. Их социальная роль настолько сложна, что до конца еще не постигнута.

Ведь деньги – фетиш. Почти наркотик.

Популярная присказка «Бабло побеждает зло» означает, что деньги – по ту сторону добра и зла, по ту сторону всякой нравственности. Почему?

Еще говорят: любви за деньги не купишь (но некоторые, слегка неполноценные формы все-таки можно). Или: здоровья и молодости тоже вроде бы деньгами не добыть. Духовности. Счастья, в конце концов. Деньги можно слегка презирать. Говорить: сколько это стоит? Дорого? Ну, не дороже же денег!

Да, но ведь можно обеспечить себе качественное медицинское обслуживание. Или очень здоровое питание и образ жизни. Одиночество. Общество умных людей. Свободное время, чтобы поразмышлять на досуге. Библию (Тору, Коран) с очень крупными, легкими для восприятия буквами, на великолепной бумаге. Послушать Бетховена в таком замечательном исполнении и в зале с такой прекрасной акустикой, что мороз побежит по коже и мир откроется с новой стороны. Разве нет?

И наоборот, разве недостаток денег не закабаляет вас, не обрекает на мучительную жизнь, множество раздражающих деталей неустроенного быта, в котором не выживет никакая любовь, никакая духовность?

Но, по большому счету, в деньгах нет ничего такого, чего нет в человеке. Деньги устроены так, как устроены мы. (Другое дело, что и сами себя мы до конца не понимаем.)

Деньги – наше отражение, наше альтер эго, то есть наше второе «я».

А некоторым кажется даже, что первое. Что это мы служим деньгам, а не они нам.

Когда культовый французский певец и композитор Серж Гинзбург сжигал пятисотфранковую купюру на глазах миллионов телезрителей, он хотел показать, что банкнота эта – не более чем цветная бумажка со всеми присущими сему предмету физическими качествами, например свойством легко загораться и в течение нескольких секунд превращаться в пепел. И что она, таким образом, ничем не отличается от цветного фантика или обрывка страницы из глянцевого журнала.

Интересно, что поступок эстрадной звезды вызвал взрыв общественного негодования – такого, что не забылось и много лет спустя. Казалось бы, давно уже нет ни Гинзбурга, ни даже франков. А в национальной памяти эта «провокация» сохранилась. Публика до сих пор возмущается «снобизмом и барством» богатого человека, которому легко было пожертвовать такими деньгами (почти сотней долларов!) ради эпатажа. Дескать, пятистами франками больше или меньше – в его жизни совсем ничего не изменится, в то время как для рядового француза это существенная сумма, многим за нее приходится вкалывать несколько лишних часов, а то и дней. Оказалось, что население и знаменитости живут как бы на разных планетах. Но такая реакция подтвердила и другое – могучую силу денег и человеческую веру в их метафизические свойства, которые певец тщетно пытался опровергнуть своим публичным действом.

Но разве Гинзбург в каком-то смысле не был прав? Ведь сколько ни три банкноту, сколько ни нюхай, ни пробуй ее на зуб и ни разглядывай под микроскопом, все равно не обнаружишь ничего такого особенного, отличающего сей предмет от другой раскрашенной бумаги. Вот разве что водяные знаки и всякие другие хитрые средства защиты наводят на некоторые размышления. Значит, почему-то важно иметь возможность удостовериться, что бумажки эти напечатаны именно там, где они должны быть напечатаны. Чтобы мы, все до единого, могли верить в их подлинность. Почему же оно важно, доверие? Уж не означает ли это, что дензнаки – на самом деле кусочки некоего всеобщего договора людей между собой и нам необходимо верить, что кусочки (и сам договор) – подлинные? В таком случае главные, истинные свойства денег не в них как таковых, а в наших головах. Этому-то в нашем индивидуальном и общественном сознании и пытался бросить вызов Серж Гинзбург, автор чуть ли не самой эротичной эстрадной песни всех времен и народов («Je t'aime… moi non plus» – «Я люблю тебя! – И я тоже нет!»).

Только напрасно он старался. С тем же успехом он мог бы попытаться заставить людей забыть о воспетом им сексе. Деньги можно сколько угодно презирать и считать «корнем всего мирового зла», но обойтись без них совершенно невозможно – разве что отправиться ради этого на необитаемый остров. Даже в детском саду не надо объяснять почему – ни бутерброда, ни конфеты, ни игрушки, ничего без них не получишь. И ниоткуда никуда не доедешь. И наоборот, наличие этих ничем особенно не примечательных на вид бумажек или металлических кружочков в кармане каким-то волшебным образом обеспечит вам продукты, товары и услуги других людей в любом конце населенного мира. И в Нью-Йорке, и в Тимбукту, и в Мытищах. И даже на островах Пасхи. Если задуматься, то просто поражает: везде и всюду люди настолько верят в эти знаки, что, не задумываясь, готовы отдать за них всё, что имеют – будь то еда, одежда или земля. Даже талант литератора или художника. Весь вопрос только в цене – сколько чего и за сколько.

Даже самые последние циники и скептики верят, знают, что все остальные люди примут от них деньги. Знают, потому что весь их жизненный опыт говорит об этом.

Убеждение это играет центральную роль в цивилизации, во всей системе межличностных и социальных отношений и многое говорит об обществе, в котором мы живем.

А также о том, как устроены наши мозги и души.

Термин этот означает нечто, что явилось внезапным, непредусмотренным и даже загадочным следствием некоего процесса. То есть собирали вы какую-то сложную машину собирали, чтобы камни дробить, или дороги строить, или компьютерные программы сочинять. И вдруг в машине этой, оказывается, сидит кто-то (или что-то), наделенный собственной, самостоятельной и не очень понятной для вас волей. Происходит что-то непростое – оно явилось в результате ваших же действий, хотя никто этого предвидеть не мог.

Латинское выражение Deus еx мachina восходит к древнегреческому театру. Если развитие сюжета заходило в тупик, специальный кран (машина) внезапно опускал на сцену некое божество, которое вмешивалось в ход событий и всё разрешало.

Аристотель резко критиковал этот прием, считая, что повороты сюжета должны вытекать из его внутренней логики.

Интересно, кстати, что в русском языке есть нечто похожее, но поминается в такой ситуации не бог. Выражение «как черт из коробки» означает нечто подобное, но с ярко выраженным отрицательным оттенком и без тонкого мистического нюанса.