Краткая История Тьмы
Шрифт:
Про кошек, которые исчезают из замкнутых малосемеек, про рукопись, найденную… Собственно, откуда взялась тетрадь, Зимин так и не понял. Ах да, еще про белого крокодила, как же.
Бред, бредовый и беспощадный, суровый в своей безнадежности.
— Короче, этот Кокосов хочет, чтобы была пятая книга.
— С чего это? То есть ему то зачем это нужно?
— Кажется, трудная судьба. Все как обычно. В детском саду он страдал сколиозом. Затем над ним издевались в школе, девушки его не любили, потом он записался в литобъединение «Альдебаран»
— Точно? — улыбнулась Лара.
— Точнейше, — заверил Зимин. — Точка. Все. Никаких продолжений. Вообще, знаешь, я от всего этого литературного дела устал… Надоело. А потом… Этот вчерашний псих меня немного утомил. Я ведь перепугался, думал, у него в портфеле граната, а оказалась зверская нетленка. Кстати, действительно рукопись, смотри, как накорябано…
Зимин вручил тетрадь Ларе, она принялась листать задумчиво, почесывая подбородок. Зимин постучал по тостеру, вздохнул.
— Действительно, забавно, — Лара отложила тетрадь.
— Уже прочитала, что ли?
— Нет, другое забавно. На самом деле от руки написано. Сейчас от руки почти никто не пишет, а тут… И аккуратно так, почерк мелкий–мелкий.
— Я бы сказал муравьиный, — сказал Зимин. — Я пока читал, все глаза поломал. Только идиот может писать таким почерком.
— Идиотка, — уточнила Лара.
— Кто идиотка? — не понял Зимин.
— Автор этого текста — идиотка. То есть она не идиотка, она…
Дзиньк!!!
Подпрыгнули горелые тосты, Лара вздрогнула.
— Что то хлеб горит, — Лара подняла с пола обугленный сухарь. — И сны мне странные снятся. Какие то реки мутные.
— Мне тоже снятся реки, — сказал Зимин. — Реки, поля, обрывы. К чему? В соннике, что ли, посмотреть. Ты говоришь, идиотка?
— Ну, конечно. Это же видно. Это девушка написала.
— Как? Мне же Кокосов тетрадь передал…
— И что? Передать то мог кто угодно, а вот написать…
Лара выкинула горелые тосты в ведро, взяла тетрадь, открыла.
— Тут трудно спутать, смотри, какие буковки аккуратные. Мужики так не пишут, только девушки. Так что изучай.
Лара сунула тетрадь Зимину.
— Зачем?
Лара пожала плечами.
— А вдруг пригодится? Вдруг там новые идеи?
— Нет там никаких новых идей, — сказал Зимин. — Платон мертв и похоронен, и на могиле его проросли желтые цветочки. И вообще у меня сегодня встреча, хотел поесть, а тостов нету.
— С почитателями встреча? — ухмыльнулась Лара.
— С читателями. Через два часа в библиотеке.
— Не надоело? — поинтересовалась Лара.
— Надоело. А что делать?
— Скажи, что надоело.
Зимин поморщился.
— Как им скажешь… Они выставку организовали, дети придут…
— Сгонят детей, — поправила Лара. — Сгонят детей с продленки, дети будут злые и голодные, они будут зевать…
«И смотреть на меня как на идиота, — добавил про себя Зимин. — А я буду думать, чтобы все это поскорее закончилось. А потом поднимется классная руководительница и скажет, чтобы я рассказал какое нибудь стихотворение. Может, и на самом деле не ходить? Детей ведь сгонят…»
— Сейчас проще, — ответил Зимин. — Сейчас у меня есть диск. Поставлю фильм, самые интересные эпизоды…
— Ну, смотри. А я пойду, поищу работу, что ли.
— Зачем? — не понял Зимин.
— Надо же и работать когда нибудь. А вдруг у меня получится?
Лара хмыкнула и удалилась.
Зимин остался сидеть на кухне. За окном продолжался дождь, и если честно, идти никуда не хотелось, ни с диском, ни без. Лара права, сгонят продленку, измученную и вялую, и все будет вяло…
Есть перехотелось. Зимин закинул тетрадь обратно на холодильник, натянул свитер, взял диск с фильмом и отправился вниз, на подземную стоянку.
Снова пошел пешком, хотелось прогуляться по лестнице, подумать. Отчего то Зимин чувствовал, как окружает его вязкая атмосфера неопределенности и тоски, похожая на старую ссохшуюся грелку. Зимин не знал, что делать дальше. Он не знал почти год. Уже целый год он ничего не делал. Почти не писал и, что было гораздо хуже, не думал. То есть ему не думалось, вообще. В ящике стола лежала пачка блокнотов с набросками к грядущим книгам и целлофановый файл с рассказом про скаута, к которому он не придумал названия. Зимин старался развернуть наброски, старался придумать название, честно старался, несколько раз старался… И каждый раз чувствовал стену. Иногда это была кирпичная стена, твердая и непробиваемая, иногда гипсокартон, в котором от усилий оставались вмятины, иногда резина. Но тоже непроходимая.
Зимин злился. Тяжело жить, ничего не делая. Спускаясь по узкой лестнице, он стучал кулаком по стене, хотел почувствовать боль, но кулаки были набиты и не отвечали. Можно было, конечно, заорать и кулак то подразбить уже как следует, но Зимин удержался.
Может, все таки на самом деле в Калининград? Или в Арктику, сейчас как раз сезон, можно взять билет, неделю в ледовом плену, глядишь, мозги и встроятся…
Зимин оказался на нулевом.
Мотоцикл стоял возле лестницы, Зимин сдернул попону, устроился на сиденье. Запустил двигатель. Закрыл глаза. Хорошо. Хорошо.
На прогрев ушло почти пять минут, эти пять минут Зимин был, в общем то, счастлив. Он задремал, устроившись в седле, положил голову на бак, слушал перекатывание поршней в цилиндрах, ленивое посапывание впрыска и присвисты в воздушном фильтре, и даже пробег электричества по проводам, ему казалось, что он его слышит.
Обороты упали, Зимин воткнул первую передачу и выехал со стоянки на улицу. Шел дождь, как и вчера, мелкий и пронырливый, он пробирался за шиворот и в рукава, кожаная куртка дождю помехи не создавала. Зимин включил подогрев ручек и прибавил скорости.