Креативщик
Шрифт:
Лидия улыбалась все шире.
«Чтобы я первая позвонила? Ишь чего захотел. Сам звони. А я подумаю, как мне с тобой быть».
И назвала номер.
17:20
«Фантастика! Две с половиной минуты! Что вы ей сказали? Ну пожалуйста! Я сдохну от любопытства!»
Он провел ладонью по лицу, и оно сменило выражение.
«Неважно. Не помню. Я не ушами слушал, не языком говорил. Я волну улавливал. Как микронастройка в радиоприемнике. Если видишь, что сигнал ослаб, и слышишь помехи – чуть-чуть подкручиваешь. Словами не объяснить».
Женщине хотелось расспросить его
«Маришка ждет! Я не мать, а чудовище!»
Они ускорили шаг. От этого и разговор стал обрывистее, стремительней.
«Наверно, очень скучно жить, когда в людях нет никакой загадки. И очень одиноко. Я бы так не хотела».
Физиономист усмехнулся.
«Если бы в вас был хоть крохотный зазорчик, маленькая такая скважинка, я бы сейчас потупил взор, грустно вздохнул. Увы мне, одинокому! В сердце женщины вашего типа проще всего пролезть по принципу „она его за муки полюбила“. Но не буду врать. Нет никаких мук. Читать по лицам – это пустяки. Всякий человек может научиться. Но вы, Саша, как говорится, еще не все знаете. У меня есть дар поинтересней. Этому уж не научишься. Врожденный талант. Или уродство. Как посмотреть».
«Я и так заинтригована дальше некуда, а вам все мало. Что за дар, что за уродство?»
Он понизил голос:
«Понимаете, я вижу не только характер, настроение, иногда мысли. Я вижу окончательный облик человека…»
«Что-что?»
«Окончательный облик – это то, каким человек будет в последний миг жизни. Я не знаю, как это у меня происходит. Но стоит мне сосредоточиться, провести некоторую внутреннюю работу, и лицо, на которое я смотрю, будто… будто окутывается туманом. И потом проступает вновь, но уже в измененном виде. Если человек доживет до старости, я вижу морщины. А по ним можно прочесть очень многое. Морщины – это летопись прожитой судьбы. Вон, смотрите, дядя сидит в машине. – Физиономист повел подбородком на припаркованную у тротуара „ладу“. – Видите?»
«Вижу. И что?»
Александра посмотрела на дремлющего за рулем мужчину средних лет. В его внешности не было абсолютно ничего примечательного.
«Умрет лет через десять, двенадцать. Очевидно, от рака печени. Лицо осунувшееся, желтое. Но хорошо умрет. Без страха».
Она в ужасе уставилась на физиономиста и увидела, что его глаза странно мерцают.
«Ну вас к черту! Прикалываетесь?»
Молодой человек только улыбнулся, грустно.
«Неужели правда?!» – вскрикнула женщина, замирая на месте.
Пенсионер в полотняной кепке, шедший им навстречу, от этого возгласа шарахнулся в сторону, покрутил пальцем у виска и потом еще несколько раз оглянулся. «Хвост», который, убедившись, что пара увлечена разговором, было приблизился, на всякий случай спрятался за дерево.
«Но это ужасно! Смотреть на живых людей и видеть покойников! Не жизнь, а какой-то морг!»
«Ничего не ужасно. Во-первых, чтобы увидеть окончательный облик, мне нужно особенным образом сконцентрироваться. На вас, например, я же не концентрируюсь. И поэтому знать не знаю, сколько вы проживете и от чего умрете. Разве если попросите…»
«Нет уж, спасибо, – быстро сказала Александра и отвернулась. – И вообще. Вы лучше на меня не смотрите, человек-рентген… А что во-вторых?»
«Во-вторых?»
«Ну да. Вы сказали, во-первых, надо сконцентрироваться, без этого ничего не получится. А во-вторых?»
«Я хотел сказать, что видеть предсмертное лицо – это не всегда страшно и не всегда грустно. Часто видишь, что человек прожил свой срок счастливо, у него было много радости. Дедок в кепке – ну который на вас пальцем покрутил, – ему жить осталось всего ничего. Полгода, год. Но на душе у него спокойно, смерти он нисколечко не боится. И судя по умиротворенности, скончается во сне, тихо-мирно. Чего ж тут страшного? А насчет грусти… – Он запнулся, подбирая нужные слова. – Понимаете, каждый человек – как кино. Бывает кино паршивое, закончилось – не жалко. Бывает классное, смотреть бы его вечно. Но когда хорошее кино заканчивается, вам ведь все равно радостно, что вы его посмотрели? Оно вас чему-то научило, сделало лучше, вы благодарны создателям. Будете потом вспоминать любимые эпизоды, удачные кадры. И никакой особенной грусти не испытаете, что посмотрели этот фильм и что он закончился. Ну вот что-то в этом роде».
Александра метнула на физиономиста косой взгляд, не забыв прикрыть лицо рукой.
«Говорили, надо сконцентрироваться, а сами в секунду сделали старичку вскрытие».
«Это я после того дяди в машине не успел отключиться… Не бойтесь, Саша. Не стану я вас препарировать. Если б даже и увидел что-то, не сказал бы… Идемте, что вы?»
«Нам осталось только перейти на ту сторону. Вон наш садик».
При всех своих визуальных дарованиях физиономист не отличался наблюдательностью, не то он и сам бы увидел напротив решетку детского сада. А уж не услышать звонкие крики было просто невозможно.
«А, да… – Альбинос будто проснулся. – Мы не опоздали. Видите, детей еще не разобрали. Доведу вас до ворот и попрощаемся».
Они пересекли улицу. За ними тот же путь проделал «хвост», шмыгнув за фургон с надписью «Хлеб».
Готовясь отдать пакеты, физиономист сказал:
«Поразительней всего, что окончательный облик считывается даже по детским лицам. Меня самого пугает, что я гляжу на какого-нибудь карапуза и отчетливо вижу, как он кончит. Вот посмотрите на мальчонку с трансформером в руках, вон того… Он доживет до глубокой-глубокой старости, аж до двадцать второго века. А рыженький, с машинкой, погибнет внезапно, он будет храбрый и красивый… На маленьких девочках концентрироваться еще интересней».
Он говорил увлеченно, не обращая внимания на то, что слушательница молчит. Рука, которой Александра прикрывала лицо, опустилась и сжалась – побелели костяшки.
«Что совершенно невозможно угадать – кто из них вырастет красивой, а кто нет. Середину жизни я увидеть не могу, она слишком динамична. Но зато могу точно сказать, к какому финалу они придут, и уже оттуда размотать клубок обратно… Вон та щекастенькая превратится в сдобную старушку. Скончается, окруженная детьми и внуками. Черненькая – кошмар какой, что это? Катастрофа или что-то в этом роде. Бедняжка… А посмотрите на носатенькую, со смешными косичками! Вот это, действительно, будет нечто особенное…»
Он поперхнулся от сильного удара кулаком в ребра. Изумленно повернул голову, увидел горящие ненавистью глаза.
«Заткнись, сволочь. Это моя дочь! И вообще, вали отсюда, пока я тебе глаза не вырвала!»
Физиономист попятился.
«Оказывается, слово „сволочь“ вы умеете произносить по-разному», – пролепетал он с довольно жалкой улыбкой.
Однако женщина шутить была не расположена.
«Чтоб я тебя больше никогда не видела. Физиономист!» – прошипела она.