Кречет. Книга III
Шрифт:
— Да, и мне кажется, что это место Пьеру-Огюстену особенно удалось, — сказала Тереза де Виллермолаз Тиму Токкеру.
Американец стал пунцовым.
— Я… мне кажется, не очень хорошо понял, о чем там говорили, — пробормотал он на своем робком французском языке, — но девушки показались мне очаровательными.
— Тогда после спектакля вам обязательно нужно с ними познакомиться. Смотрите, вы пользуетесь почти таким же успехом, как и они.
Действительно, сидевшие рядом с Терезой в ложе, которую «Комеди Франсез» обычно предоставляла драматургам, оба американца привлекали к себе пристальное внимание всего зала.
Тим — веселый гигант, и в городском
В переполненном зале почти не было людей, принадлежавших ко двору, лишь граф д'Артуа, как обычно, пришел посмотреть на красавицу Конта свою любовницу, игравшую сегодня роль Сюзанны. В начале ноября двор все еще был в Фонтенбло, где Австрия и Голландия готовились при посредничестве Франции подписать договор, который должен был положить конец разрушительной авантюре в дельте Шельды, длившейся вот уже год и сильно подрывающей авторитет короля. Договор был исключительно детищем Марии-Антуанетты. По нему Голландия обязывалась принести извинения Австрии и возместить убытки, часть из которых брала на себя Франция. Вот уже полгода, как Мария-Антуанетта стала для Парижа Австриячкой, в салонах кипел гнев просвещенной мысли.
Но если Версаль отсутствовал, то весь Париж был в этот вечер в театре, включая и входивших в моду «старых американцев»: Лафайета, Лозена, Ноайля, Бертье, Ламета и многих других, о ком партия королевы изо всех сил старалась забыть. В антрактах в полный голос обсуждали «позорный договор Фонтенбло».
Старые знакомые узнавали и приветствовали Тима, но ни один жест, ни одно слово не было обращено к Турнемину, хотя со многими он был знаком близко и даже сражался в одних рядах.
— Я считаю, что проверка проходит удовлетворительно, — шепнула Тереза Жилю, прикрываясь веером из крашеной слоновой кости. — Вас не узнают.
Идея принадлежала Бомарше, он предложил Турнемину провести вечер в театре и проверить, насколько новое лицо делает беглеца неузнаваемым.
«Пока вы безбоязненно не выдержите двойного огня свечей и взглядов, вы не будете уверены в своей роли», — говорил он.
Возвратившись из Фонтенбло и, как приказывал король, остановившись в гостинице Вайят, Жиль сразу же дал знать о себе Бомарше. Пьер-Огюстен принес ему веский знак королевского расположения: чек в банк Телюссона на солидную сумму в 25 000 ливров, что позволяло мнимому капитану Вогану жить с комфортом и даже занимать некоторое положение в парижском обществе.
— Вы теперь богаты или почти богаты, — сказал Бомарше, улыбаясь. — Кроме того, король хочет, чтобы вы навели справки в страховой кампании Ллойда о «Сускеане» и узнали, на какую сумму было застраховано судно. Он не видит причин, почему бы новому капитану Вогану, сыну и наследнику своего отца, не получить возмещение за кораблекрушение. Идея довольно соблазнительная. Что вы думаете дальше делать?
— Устроюсь с жильем, как приказал король, и постараюсь получить надежные сведения о супруге… а затем попытаюсь погасить свой долг перед вами.
— Но вы мне ничего не должны, черт возьми! — запротестовал Бомарше.
— Не говорите так! Помимо риска, которому вы подвергались, вы предоставили нам убежище и целый месяц кормили, одевали, обеспечивали удобствами. Наконец, вы нас просто спасли! Если
— Нет! Я не согласен! Неужели вы не догадались, шевалье, что король давно оплатил мне все, что я на вас потратил… Вы ничего не должны мне, может, только немного дружбы…
— В этом можете не сомневаться, но все-таки…
— Ни слова больше, иначе я обижусь. Видите ли, друг мой, мои долги доходят до такой астрономической цифры, что ваша великодушная помощь утонет в ней, но все равно я вам бесконечно признателен за это предложение. Впрочем, — добавил писатель, останавливая протестующий жест Турнемина, — я недавно написал господину Клонну, и мой друг банкир Бодар тоже собирается оказать мне поддержку, так что без лишних угрызений совести обзаводитесь жильем и будьте начеку. Мосье — дичь опасная, война ваша может оказаться затяжной и кровавой.
В тот же день Жиль принялся искать себе подходящее жилье. Он нашел его довольно быстро благодаря Тиму, жившему у вдовы Сен-Илер на улице Бак. У той же хозяйки Турнемин снял красивый особняк с садом и конюшней, заплатив вперед за полгода триста ливров.
Закончив с домом. Жиль поспешил в Санли за Понго, долгая разлука с верным индейцем давно уже огорчала Турнемина. Всю дорогу он спрашивал себя, какую роль придумал для Понго Превий, но результат превзошел все его ожидания. К Жилю вышел и склонился в молчаливом поклоне человек в белой чалме, в зеленой шелковой одежде, напоминающей редингот. Длинные мусульманские усы свисали на полукруглую густую бороду.
— Вы мне оставили индейца из Вест-Индии, — пояснил Превий, упивающийся впечатлением, которое произвело на Турнемина преображение Понго, — а я возвращаю вам индуса Великой Восточной Индии. Никого не удивит, что у американского капитана, избороздившего как Атлантический, так и Индийский океан, есть слуга, купленный где-то в Малабаре или Корсманделе…
Странно, что и на Западе, и на Востоке мужчины одеваются очень похоже…
Появление Понго на улице Бак осталось почти не замеченным местными жителями. В этом аристократическом квартале многочисленные чернокожие и цвета кофе с молоком слуги были обычным явлением, и индеец в темном левите, в белой чалме ничем не выделялся в многоязыкой и пестрой толпе, одетой в странные костюмы, взятые как будто с подмосток «Комеди Франсез» или Оперы. Он замечательно вошел в свою роль, даже длинные передние зубы спрятались под жесткой щетиной усов. Жиль с трудом узнавал своего друга.
— Понго очень доволен, — отвечал индеец на все расспросы Жиля. — Эта одежда удобней, чем европейская. И парик не царапает…
Дом был быстро обставлен. Понго завладел кухней, терпя присутствие двух местных женщин, нанятых для ведения хозяйства, в саду и конюшни трудился специально приглашенный работник. Конюшня могла вместить несколько лошадей, и Жиль, купив на конном рынке верховую лошадь для Понго, отправил его с письмами в Версаль: одно предназначалось мадемуазель Маржон, другое — Винклериду. Жиль сообщал другу свой новый адрес и просил по возвращении из Фонтенбло заехать к нему. И еще Понго должен был привести любимого коня Жиля — светло-рыжего Мерлина, длительная разлука с которым была так же ужасна для шевалье, как и заключение в Бастилию. Ожидая Понго, Жиль нервно мерил комнату шагами, словно нетерпеливый любовник.