Кремлёвские тайны
Шрифт:
Я молчала. Он побил все мои возражения. А которые не побил, довел до полного абсурда. Я медленно и с трудом постигала объемность всего этого горгульеобразного сооружения, которое вопреки всем законам и самому здравому смыслу, существовало, здравствовало и господствовало. Вот куда делись все эти отставные кагебешники! Мы думали, что они давно на пенсиях, в бизнесе и в охранных фирмах, а они снова сплотились в очередное многоголовое чудовище. Только не «лаяй» оно, поэтому мы его наивно не замечали, – а ведь все же его признаки были у нас перед носом! Многие, слишком многие вещи в моей голове, которые я раньше полагала недоступными моему разумению
Как я уже говорила, думать я не привыкла, а тут думалось само и наверное, меня при том здорово колбасило – судя по тому, с каким интересов Кружков наблюдал за мной.
– А зачем вы мне все это рассказали?
– Это была вводная часть. Я излагал вам обстановку, в которой вам предстоит действовать.
– Подождите, подождите, я еще не давала согласия действовать для вас. Если я выйду отсюда живой, я первым делом напишу книгу об этом. Переправлю на Запад, будьте уверены, перехватить не удастся. И плевать, что в нее никто не поверит.
– Да хоть две. Мы вам и издательство хорошее сосватаем. Примите совет пожилого человека – просто переждите пару дней. Информации слишком много, она должна перекипеть, отстояться. Вы можете принять решение позже.
Я встала.
Сейчас я разобью ему об голову… что? – ну хоть вот этот графин. Выйду в коридор. И какой-нибудь солдат распорет меня автоматной очередью от шеи до… положим, до пупка. Я мгновенно умру, весь этот абсурдистан для меня кончится, а солдат получит отпуск на родину и сфотографируется у знамени. И фотографию ему не отдадут, потому что секретная. И будет потом всю жизнь невыездным, мучаясь по ночам от угрызений, а днем от видений. Так, так, не отвлекаться, мы собираемся убить Кружкова. Пусть Вован ушел от моего ножа, но он не уйдет от моего графина. Я сжала холодное стеклянное горлышко. Кружков с недоумением и беспокойством уставился на меня. Быстрым движением я занесла графин над его головой…
Внезапно приоткрылась дверь и раздался голос.
– Коленька, извини, Андрюшка зайти не может, я сама принесла пирожки.
От самого звука этого голоса рука моя разжалась и графин упал на пол.
Когда в кабинет вошла его обладательница с бумажных пакетом в руках, я только успела прошептать:
– Валькирия Ильинишна???
И как колода рухнула прямо в лужу с осколками.
От запаха нашатыря я очнулась.
Нет, это был не кошмар.
Господи, ну когда же это кончится, – то просыпаюсь, то очухиваюсь!
Я сидела в кресле Кружкова, сам Кружков маячил в сторонке с озабоченным видом, а Валькирия Ильиниша заботливо поправляла подушки под моей головой.
– Вы не ушиблись, милочка? Не порезались?
– Ааааааааа… Нееееее…. Выыыы…
– Да, милочка, это я.
У меня не было сомнений. Этот скрипучий от многолетнего сарказма голос, эти живые глазки за толстыми линзах очков, эта нездоровая пухлость. Это была она, никаким двойниками это подделать невозможно.
– Кажется, мое появление вас слишком потрясло. Извините.
– Вы! Вы!… С ними?!!
– Да, я с ними. Вернее, я – это уже давно «они». С конца 70-х. Сначала я вроде вас тоже боролась за свободу с коммуняками, но однажды меня после очередного ареста привели к Андропову. Мы проговорили с ним всю ночь. И он сумел меня заинтересовать.
– Вы предали святое дело!
– Да ничего я не предавала. Оно и не потребовалось. КГБ тогда уже все про всех знало. На 99% добровольными доносами самих борцов. Когда я их прочитала и взглянула на нашу борьбу глазами Юрия Владимировича, мне стало смешно и горько. Да, я была отчаянно смела, я искренне любила свободу, я и сейчас ее люблю. Но что я делала в среде этих лицемерных стукачей и ничтожеств? Ведь до сих пор я на фоне этих проститутов практически единственная борюсь честно, не получаю грантов! И тут он предложил мне одно интересное дело – вроде соревнования – продолжать жить так как я жила, говорить то, что говорила, но доводить все до настоящего, бескомпромиссного логического конца. И посмотреть, чья возьмет. Во что оно развилось, Коля вам сейчас покажет.
– Показал уже, – ответил Кружков.
– Кроме того, в меня влюбились оба моих следователя. Чего я от себя ну никак не ожидала. Были настоящие страсти, любовный треугольник, все было. Один в итоге стал моим мужем, а другой написал рапорт и уехал куда-то. Еще что-нибудь желаете обо мне услышать?
– А как же свобода?
– Свобода – это возможность заниматься интересным делом. Вот и всё. Ну, не переживайте, милочка, Вот, съешьте пирожок. Они горячие еще. Сама готовила.
Я автоматически вцепилась зубами в пирожок. Кисло-сладкое, еще теплое смородиновое варенье брызнуло мне в рот. Как кролик на удава, я смотрела на Валькирию Ильинишну, эту архиренегатку, а боковым зрением засекла недалеко от кресла несколько осколков разбитого графина. Если быстро нагнуться и подобрать вон тот, они ничего сначала не поймут, а потом – решительное чик-чик! – и вот две головы гидры издохнут.
Не переставая жевать, я осторожно, я принялась подвигать кресло на колесиках к ближайшему осколку. Они ничего не подозревали, продолжали описывать мне тонкости своего конспирологического существования.
Вдруг что-то изменилось во мне. Какая-то тяжесть отцепилась от самого дна души и канула в бездну. Я остановила движение к осколку. Я стала вслушаться в их слова. Мне стало тревожно и легко. Мне стало безумно ИНТЕРЕСНО!
И, справившись с пирожком, я сказала:
– Ладно, излагайте мое задание.»
Последняя страница рукописи отсутствовала. Об этом свидетельствовало и примечание в сопроводительном письме.
Сэр Реджинальд Морсби положил перевод обратно в папку, откинулся в кресле и погрузился в размышления.
Ему нужно было принять решение о предоставлении гражданства Великобритании журналистке, написавшей эти строки. Он поглядел на ее фотографию – лицо молодой женщины выглядело усталым и опустошенным. Вполне годилось для жертвы репрессий. Или для обычной наркоманки. Годилось оно и для несчастной параноидальной истерички, которые нынче толпами жалуются из России на постоянную слежку, психотронные лучи и на жуков в стенах. Психиатры дали свое заключение, но как всегда неоднозначное и расплывчатое.
Сэр Морсби вздохнул и погрузился в отчет МИ-6. Он тоже не прибавлял ясности. На каждого из упомянутых фигурантов – от Борис Ваграныча до Грабовского – давно уже имелось пухлое досье, за горой фактов и цифр по сути не стояло ничего, что могло бы гарантировать их поведение в следующую минуту. А зачем, спрашивается, тогда нужны эти досье?
Морсби отправил отчет разведки обратно в папку, достал из жилетного кармана заветную монетку и подбросил над столом. Монетка упала, покаталась по столу и улеглась. Орел. Морсби старательно вывел свою резолюцию на деле репатриантки, залопнул папку и положил ее на верх стопки обработанных.