Кремлевский кардинал
Шрифт:
– Мы показали им, правда, товарищ капитан? – спросил усталый голос.
– И все-таки нам придется отступить, ефрейтор, – ответил его собственный голос. – Но мы действительно показали этим ублюдкам, что не стоит связываться с нашими Т-34. Ты украл буханку хорошего хлеба, ефрейтор.
– Украл? Что вы, товарищ капитан, когда защищаешь этих крестьян, очень хочется есть, верно?
– И не меньше хочется пить? – был следующий вопрос капитана.
– Совершенно верно, командир. – Ефрейтор усмехнулся. Откуда-то сзади появилась бутылка. Это была не водка, произведенная на государственном заводе, а самогон, который гнали из зерна местные жители,
Они снова перейдут в наступление завтра утром, спокойно подумал водитель.
– И мы подобьем еще несколько вражеских танков, окрашенных в серый цвет слизняков, – произнес заряжающий. '
А после этого отступим на десяток километров, хотел сказать, но удержался Филитов, всего на десять километров, если нам повезет и если штаб полка сумеет справиться с обстановкой лучше, чем сегодня. Как бы то ни было, этот колхоз окажется в тылу немецких войск еще до того, как завтра зайдет солнце. Мы снова отдадим врагу участок нашей земли.
Михаилу Семеновичу не хотелось об этом думать. Он тщательно вытер руки, прежде чем расстегнуть карман гимнастерки. Пора подумать о душе.
– Какая красивая, – заметил ефрейтор, глядя в сотый раз через плечо своего капитана на фотографию, как всегда, с завистью. – Красивая, как хрустальная ваза. А какой у вас хороший сын. Вам так повезло, товарищ капитан, что он похож на мать. Ваша жена такая маленькая, как мог у нее родиться такой большой сын?
Только Богу известно, был его бессознательный ответ. Как странно, что после нескольких дней войны даже самые твердокаменные атеисты взывали к имени Бога. И даже комиссары, что вызывало тихое веселье у солдат.
Я вернусь к тебе, пообещал он. глядя на фотографию. Я вернусь к тебе домой. Пройду через всю немецкую армию, через огонь ада, но вернусь к тебе, Блена.
И тут принесли почту, редкое событие на фронте. Там было только одно письмо для капитана Филитова, но по тонкой бумаге и по изящному почерку он понял, насколько оно важно. Он вскрыл конверт острием своего боевого ножи и, несмотря на спешку, очень осторожно, стараясь не запачкать слова любви руками в смазке от своего боевого танка, достал листки. Через несколько мгновений он вскочил на ноги и издал радостный крик, подняв голову к сумеречному небу.
– Весной я снова стану отцом! – Это произошло, по-видимому, в последнюю ночь его отпуска, за три недели до того, как началось это кровавое безумие…
– Меня это ничуть не удивляет, – шутливо заметил ефрейтор, – принимая во внимание то, как мы сегодня отодрали немцев. Такой мужчина во главе нашего подразделения! Может быть, нашего капитана лучше всего использовать в качестве племенного производителя?
– Ты ведешь себя некультурно, ефрейтор Романов. Я – женатый человек,
– Тогда, может, вместо товарища капитана использовать для этой цели меня? – выразил надежду ефрейтор и снова передал бутылку своему командиру. – За еще одного хорошего сына, товарищ капитан, и за здоровье вашей красавицы жены. – В глазах юного солдата сверкнули слезы радости и одновременно печали – он знал, что лишь самое невероятное стечение обстоятельств позволит и ему стать отцом. Но он никогда не скажет об этом вслух. Да,
И Романов получил свой танк, вспомнил Михаил Семенович, глядя на панораму Москвы. Во время сражения под Вязьмой он прикрыл корпусом этого танка выведенную из строя «тридцатьчетверку» капитана Филитова от мчавшегося вперед немецкого «T-IV», спас жизнь командира, а его собственная закончилась в оранжево-красном пламени взрыва. Алексей Ильич Романов, ефрейтор Красной Армии, был награжден за этот подвиг орденом Красного Знамени. Неужели, подумал старый полковник, этот орден стал достаточным утешением его матери за смерть голубоглазого веснушчатого сына?
Бутылка водки на столе опустела на три четверти, и Михаил Семенович, как это случалось уже не раз, плакал в одиночестве своей кухни.
Сколько их погибло…
Эти подонки из штаба Верховного Главнокомандующего!
Романов убит под Вязьмой. Иваненко погиб, защищая Москву. Лейтенант Абашин под Харьковом – красивый молодой поэт, такой впечатлительный, с душой и сердцем льва, погиб, возглавив пятую контратаку, но сумел очистить путь для Филитова, которому удалось спасти остатки своего полка и вывести его к переправе через Донец в самую последнюю минуту,
И его Елена, самая последняя жертва… Все они погибли не от руки врага, но из-за обмана и равнодушной жестокости их собственной родины…
Михаил Семенович запрокинул голову и вылил в рот остатки водки. Нет, не родины. Родина не предает своих детей. Это бесчеловечные ублюдки, которые…
Он встал и пошел спотыкаясь в спальню, не выключив свет в гостиной. Часы на тумбочке показывали без четверти десять, и где-то в далеком уголке его мозга промелькнула утешительная мысль, что он сумеет проспать девять часов и придет в себя после того насилия, которому он подвергал то, что когда-то было крепким жилистым телом, сумевшим вынести ужасающее напряжение бесконечных боев и даже привыкшим к ним. Однако тот стресс, который переживал сейчас старый полковник, не шел ни в какое сравнение с напряжением танковых сражений, походившим по сравнению с ним на каникулы. Глубоко в подсознании старого полковника таилась ликующая мысль – скоро все это кончится и тогда к нему придет покой.
Полчаса спустя по улице проехал автомобиль. Сидевшая за рулем женщина везла домой своего сына после хоккейного матча. Она повернула голову, взглянула вверх и заметила, что в интересующих ее окнах горит свет, а шторы полузадернуты.
Воздух здесь был разреженным. Бондаренко встал в пять утра, как всегда, надел тренировочный костюм и спустился в лифте из квартиры для почетных гостей на десятом этаже жилого здания. На мгновение это удивило его – лифт действовал. Значит, технический персонал ездит на объект круглые сутки. Отлично, подумал полковник.
Он вышел на улицу с полотенцем, обмотанным вокруг шеи, взглянул на часы, нахмурился и начал утреннюю пробежку. В Москве у него была отмерена привычная дистанция вокруг жилых кварталов, а тут он не знал, когда закончатся пять километров. Ничего не поделаешь, этого следовало ожидать. Сначала Бондаренко побежал на восток. Перед ним открылась захватывающая панорама. Скоро взойдет солнце, раньше чем в Москве, потому что объект находился заметно восточнее, и остроконечные горные пики были залиты красным – подобно зубам дракона, подумал он и улыбнулся. Его младший сын любил рисовать драконов.