Крещатик № 92 (2021)
Шрифт:
«Жить в маленькой, пустой стране…»
«Был в санатории январь…»
«И первые листья уже полетели…»
«Я утром просыпаюсь вижу горы…»
Александр Рыбин
/ Владивосток /
Рембо в Эфиопии
Мы договорились встретиться в Хараре. Потому что там жил Артюр Рембо, переставший быть французским поэтом и занявшийся промыслом торговца оружием. «Хочу, чтобы мы вместе сходили в дом, где он жил, погуляли по улицам, по которым гулял он. Мы будем друг другу читать стихи Рембо: ты – на русском, я – на французском», – сказала Лара, когда мы ждали такси, которое отвезет ее на железнодорожный вокзал. Лара решила ехать из Аддис-Абебы в Харар по железной дороге, построенной 100 лет назад французами. До станции Дыре-Дауа, оттуда на маршрутке в Харар. Она уже забронировала комнату в хостеле. «Мы будем жить в одной комнате в Хараре или в отдельных?» – спросила она. Мы занимались сексом, но она не была уверена, должны ли окружающие знать о наших отношениях. «Даже если у нас будут разные комнаты, мы все равно будем спать в одной постели», – сказал я. «Действительно, какая разница, что думают о нас окружающие», – сказала Лара.
Она сидела в сгустившихся сумерках на пластмассовом стуле. Курила. Темный силуэт нога на ногу с двигающимся оранжевым огоньком. С силуэтом разговаривал Энди – эфиоп, воспитывавшийся в семье приемных родителей в США и вернувшийся в Эфиопию, чтобы открыть свою скромную гостиницу для путешественников. Энди представил мне силуэт: «Лара, из Франции». Я сказал, что прямо сейчас иду на концерт джаз-банды из Гвинеи-Бисау и предложил пойти вместе со мной. «Ладно. Я готова», – и Лара потушила сигарету о землю. Когда она наклонилась, чернющие длинные волосы, словно завеса, закрыли ее лицо.
Не помню точно: я переспал с ней прежде, чем показал ей книгу с письмами оружейного барона Рембо из Эфиопии, или все же сначала показал книгу, а потом мы оказались в одной постели голые. Но совершенно точно: Рембо стоял возле кровати, на которой мы совершали соитие в первый раз. Он молчал, уставший поэт и дерзкий перевозчик бывших в употреблении европейских ружей. Он внимательно слушал, как из Лары исходило: «Oui-oui». Он наверняка заметил белые полоски-растяжки на ее грудях – последствия от раздувавшего некогда груди материнского молока. Мой православный серебряный крестик, который я всегда ношу на шее (не снимал его даже во время поездок в Афганистан, Ирак и Саудовскую Аравию) с 15 лет, впутался в чернющие волосы Лары. Мы, смеясь, выпутывали его (она помогала моим пальцам губами) – к этому моменту Рембо уже покинул комнату. Мы решили, что должны вместе съездить в Харар – возможно, там встретим этого французика снова. Двое разведенных родителей, остывая, лежали во тьме эфиопской ночи. Два представителя далеких от этих мест народов. Я – сибирско-европейский русский, Лара – родившаяся во Франции представительница алжирского племени кабилов.
У нее необычная красота. Сложившиеся причудливым образом в гармонию черты далеких от Африки этнических типов. Красота кабилов похожа на красоту сибирских татар – народа, появившегося на стыке двух рас: европеоидной и монголоидной. У них нетипично светлая кожа для африканского народа, хотя кабилы древний, именно африканский народ. Их корни теряются во тьме веков Северной Африки. Народ гордый и упорный. Они, несмотря на завоевание арабами, а потом французами, сохранили свою особую письменность, которую, как утверждают, получили напрямую от финикийцев – праотцов всех алфавитов в мире. «Тифинаг – название кабильской письменности. И главные ее хранители во все времена были женщины. Матриархальная письменность», – рассказывала Лара, скрестив на колене, нога закинута на ногу, тонкие длинные пальцы. Тонкие длинные пальцы мне нравились всегда. Запястье правой руки французской кабилки украшал серебряный браслет с несколькими буквами на тифинаг. «Защита от злых духов».
Самый известный из современных французских кабилов – футболист Зинедин Зидан.
«Когда я был подростком, то занимался боксом и играл в футбольной команде. У нас жили бедно. Поэтому я сам купил белую футболку и нашил на нее номер 10. Потому что Зидан играл под 10 номером. Я его считал лучшим футболистом в мире». Лара была в восторге от моей истории.
Черная ночь Аддис-Абебы. Мы в гостинице Энди. Окно открыто, занавеска сдернута в сторону. Россыпи звезд видны из этого чрезвычайно скудного на уличное освещение города. На столе горела свеча. Короткое пламя подергивалось от сквозняков. «И откуда же ты взял эту книгу Рембо?» После развода я улетал в Эфиопию, не зная, на сколько тут застряну. Может, на месяц, а может – на год? Планов не было, было направление. Перед отлетом я обошел несколько книжных в Москве. Набрал с десяток книг, связанных с Эфиопией. Например: записки португальского миссионера XVI века, пытавшегося сманить эфиопского правителя, негуса, в католичество. И свежий русский перевод сборника писем Рембо из Эфиопии, которые в конце 1880-х печатала газета «Египетский Босфор». Половина сборника – репринт французского оригинального издания, вторая половина – русский перевод. «По-моему, эта книжка выпущена специально для наших с тобой отношений в Аддисе». Мы читали эту книгу вслух по очереди – по странице. Она – на французском, я – по-русски. Она не знала русского, я – французского. Мы понимали друг друга каждый на своем родном языке. «Ты знаешь, что папаша Артюра служил в Алжире? Представляю, как он и его солдаты гонялись за моими предками по сухим жарким горам на севере Алжира. Артюру очень повезло, что мои предки не грохнули его папашу. Думаю, папашины подвиги не давали ему покоя, поэтому он бросил промысел поэта и занялся опасной торговлей оружием в Африке».
До ее отъезда в Харар мы успели облазить самые глухие для белых европейцев («фаранджи» называют нас эфиопы) Аддиса. В одну из ночей, когда мы пешком возвращались в гостиницу Энди мимо международного аэропорта «Боле», с нами был британец Джеймс, мы напоролись на компанию местных гопников, нажевавшихся ката. Кат – растительный наркотик, от которого у человека понижается болевой порог и притупляется чувство страха. Гопников было шестеро. Мы встретились с ними под автомобильным мостом напротив аэропорта, под которым обычно ночевали разномастные бродяги. В темное время суток здравомыслящие «фаранджи» появлялись там исключительно проездом на такси. За полтора месяца жизни в эфиопской столице я достаточно освоился с манерами местных гопников (да и сам вырос в суровой среде русских гопников), поэтому разгуливал по городу в любое время суток в любом районе. Один из гопников схватил британца за рукав и на ломанном английском настаивал, чтобы он выпил какую-то мутную жидкость из пластиковой полуторалитровой бутылки. Я сказал Ларе, чтобы она держалась за моей спиной. Британец лишь глупо улыбался и отрицательно мотал головой в ответ на уговоры гопника. С нажевавшимися ката не стоит церемониться. Я толкнул гопника, но тот крепко держался за британца. Другие гопники стали приближаться ко мне с боков. «Чыгыр але (проблемы есть)?» – крикнул им на амхарском. «Чыгыр йеллем (проблем нет)», – сказал один из них и попытался утянуть двоих своих, взяв под руки. Они заспорили. В этот момент я еще раз, сильнее, пихнул гопника, державшего британца. Тот отцепился. Я махнул рукой, чтобы британец шел дальше. Гопник что-то закричал своим и с размаху ударил меня по голове бутылкой. Я сделал шаг назад и ударил его ногой в лицо – твердость подошвы моих военных ботинок не оставляла сомнений, что боль почувствует даже нажевавшийся ката. Гопник, отступив, заверещал еще громче, но продолжать драку не захотел. «Лара, идите дальше», – скомандовал я. Сам же отходил лицом к гопникам, следя боковым зрением за теми, которые находились в стороне от меня. Они попытались зайти мне за спину, я резко повернулся к ним и еще раз громко выкрикнул: «Чыгыр але?». Они ответили, что проблем нет. Еще пару десятков метров шли за нами и, когда мы вышли в свет фонарей, повернули в сторону моста. «Ты вообще когда-нибудь чувствуешь страх?» – спросила меня Лара, когда мы шагали по проспекту мимо работающих ресторанов и клубов (басы давили на затемненные окна). Джеймс больше по вечерам не ходил гулять вместе с нами.