Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
Шрифт:
– Прожорливая, бесполезная птица, – отозвался второй раненый. – Раз его покормили, так он теперь каждый день повадился. А ну кыш отсюдова!
– Пусть посидит, – вступилась за голубя санитарка. – Глядишь, весточку кому-то принес, можа, тебе самому письмецо али привет.
– А твои как дела, герой? – вывел его из задумчивости голос врача, остановившегося у кровати. – Голубю завидуешь? На то он и птица… И твои дела не так уж плохи, температура спала, почти нормальная, значит, скоро танцевать будем. – Он откинул простыню, распахнул ворот рубашки, приложил к груди фонендоскоп. Послушал. – И сердце работает как часы. Так что радуйся, пилот.
К врачу подошла сестра и что-то шепнула ему на ухо.
– Какая невеста? – недовольно изогнул брови доктор.
– Вот его, – кивнула на Александра девушка.
– У тебя есть невеста? – не то сердито, не то насмешливо уставился на него врач, а Александр никак не мог взять в толк, о чем это они. Ирина? Но как она могла здесь оказаться? Второй год она живет в Москве и о том, что он стал Тумановым, не ведает, не гадает. Рита?! От этой мысли сердце так радостно застучало, что, кажется, даже голубь услышал его и вспорхнул с окна. Нет. Рита призвана на службу, и, даже узнай она, что он ранен, ее не отпустят.
– Что же ты молчишь? – спросил врач. – От радости в зобу дыханье сперло? – И повернулся к сестре. – Ну что ж, коль невеста, я думаю, надо разрешить. Только после обхода.
Александр от нетерпения кусал губы, прислушиваясь к каждому слову, к каждому движению врача, ожидая, когда он закончит обход. А тот будто нарочно подолгу задерживался у раненых, расспрашивал о самочувствии, о том, какие снятся им сны, обслушивал, общупывал, напутствовал, как малых детей.
Наконец он сложил истории болезней, передал сестре и, проходя мимо Александра, насмешливо подмигнул:
– Невеста – это хорошо! Здорово! Не забудь потом на свадьбу пригласить.
Рита появилась в проеме двери, как голубь на окне: глаза широко раскрыты, недоверчивы и настороженны, полы накинутого на плечи белого халата, приподнятые локтями, похожи на приготовившиеся к взмаху крылья. Она взглядом искала брата, и столько в этом взгляде было страдания, мольбы, надежды, что веки Александра набухли слезами, и он не выдержал, протолкнул сквозь сжатое спазмами горло еле слышное:
– Рита!
Она услышала его и, еще не рассмотрев, кинулась на голос.
Голубь хлопнул крыльями и шарахнулся с окна.
– Ну вот, я ж сказывала, вестку кому-либо принесет, – кивнула вслед голубю няня. – А тут даже не вестку, а родного человека.
Рита целовала его в губы, щеки, лоб, подбородок; улыбалась, а слезы бежали по щекам. Александр снял с ее головы пилотку, гладил по коротко подстриженным волосам и успокаивал:
– Ну что ты… что ты… Видишь, я жив, врач обещает скоро выписать, – приврал он. – Так что все хорошо.
Рита, кажется, поверила ему, вытерла глаза. Вопросительно окинула взглядом укрытое одеялом его туловище, спросила:
– Куда тебя?
– В ноги. Не очень, – поспешил он заверить. – Все цело.
– А в полк сообщили, что тяжело ранен. – Она испытующе посмотрела ему в глаза.
– Ну, само собой, – перешел он на веселый тон. – Все-таки в обе ноги и, если честно, и позвоночник зацепило.
– Тебе больно шевелиться?
– Есть малость. Но уже лучше, – снова заспешил он, заметив, как омрачилось ее лицо и посмотрела она на него с пронзительной жалостью. Надо было как-то разогнать промелькнувший в ее глазах хоровод невеселых мыслей, и он спросил: – Как дела в полку? Тебя кто отпустил?
– Меньшиков, разумеется. Тебе привет передавал, сказал, что ждет тебя. Он и на связной самолет меня устроил, и приказал начпроду продуктов тебе выделить. Я сахару тебе привезла, печенья…
– Кормят здесь неплохо, – перебил он ее, стараясь разговором заглушить вернувшуюся боль в пояснице, отдававшую в виски ударами противных тупых молоточков. – Хорошо, что врач пустил тебя. А как Гордецкий?
– Летает почти каждую ночь. Теперь полк больше ночью летает. Самолетов мало осталось. – Она заглянула ему в глаза и, увидев в них муку и не поняв, чем она вызвана, тоже поспешила перевести разговор на другое: – Ирина что-то молчит. Может, тоже ушла в армию, ведь она в Институте иностранных языков училась. Тебе хотел написать Гордецкий, а потом говорит: «Зачем писать, когда ты все на словах передашь?» Жалеет, что без тебя летает… Дмитрия Тарасова и его штурмана Бориса Еремина представили к званию Героя, а стрелков Сергея Ковальского и Бориса Капустина – к ордену Красного Знамени. Посмертно, – прервала она его размышления. – Экипаж Захарова тоже не вернулся…
– Я видел, как сбили его самолет, – сказал Александр. – По-моему, у самой земли кто-то выпрыгнул с парашютом.
– Говорят, все погибли. Петровский по нескольку раз опрашивал экипажи.
– А кто-нибудь видел, как взорвался мой самолет?
– Володя Гордецкий.
– А как я выпрыгнул?
– Нет, никто не видел. Все считали, что экипаж погиб.
2
28/Х 1941 г. …Перелет с аэродрома «Лита-2» на аэродром Новочеркасск…
(Из летной книжки Ф. И. Меньшикова)
Ранним утром, когда Меньшиков отправил два экипажа на разведку и бомбежку переправ через Днепр, с севера донесся гул артиллерийской канонады. Все, кто был на аэродроме (а там были многие), повернули в ту сторону головы, прислушались. Канонада не прекращалась. Еще накануне летавшие на боевые задания экипажи докладывали, что видели немецкие танки километрах в шестидесяти от Сак. Меньшиков по телефону доложил в штаб дивизии, просил назвать запасной аэродром на случай эвакуации, за что получил серьезную взбучку: «Твои летчики либо от страха ориентировку потеряли, либо немецкие танки с нашими спутали, – гремел голос в трубке. – И прекрати паниковать. Когда поступит приказ эвакуироваться, тогда будешь готовиться к перелету. А пока выполняй то, что от тебя требуют».
Полковник, был явно не в духе, и убеждать его в опасности не имело смысла. Меньшиков отдал приказ все ценное имущество упаковать и распределить по самолетам и автомашинам; держать все в готовности к отправке в тыл.
И вот артиллерийская канонада подтвердила правильность его решения. Пора бы давать команду самолетам взлетать, а автомашинам трогаться в длинный путь к Керчи – другие дороги все перерезаны, – но комдив молчал.
Взрывы усиливались, приближались… Похоже, бой идет где-то километрах в двадцати. А если так, то немецкие танки могут появиться здесь через час; тогда поздно будет «готовиться». И Меньшиков решил еще раз напомнить начальникам о своем существовании, спустился в землянку.