Крещенский апельсин
Шрифт:
Данила разливался соловьем, перемежая экскурсию восторгами по поводу особенной красоты столицы в солнечный зимний день, цитировал пушкинские строки, но Самсон красот столицы не видел, он подозрительно косился на проносящиеся мимо экипажи, ожидая покушения или очередной извозчичьей неприятности…
Шустрый Данила умудрился доставить юношу в редакцию «Флирта» как раз к началу общего совещания. Правда, поесть после прогулки не удалось, и новый сотрудник журнала только получил глоток из заветной фляжечки Данилы да пастилку на закуску.
Самсон, переживающий свою любовную трагедию, ощущал себя чужим, совершенно чужим в огромном городе, загнанным в угол, приговоренным к общению с абсолютно чуждыми и непонятными людьми. Медленно, капля за каплей божественное чувство любви, пробужденное в нем блистательной Эльзой, превращалось в его душе в отраву, от нее организм тосковал и корежился…
– Эдмунд, – позвала неуверенно Ольга, – ты слышишь меня?
Господин Либид приоткрыл глаза. Изящным жестом руки он успокоил редакторшу.
– Я резервирую место для того материала, о котором мы вчера говорили, – пояснила она пострадавшему от апельсина. – Ты уверен, что дело не сорвется?
Эдмунд осторожно повел головой сверху вниз и поморщился.
– Я заинтересована, чтобы наш журнал рвали из рук друг у друга, – продолжила Ольга, – а бомбу для читателей жду от тебя.
Эдмунд раздвинул губы в слабой улыбке.
– Так, в основном, задачи ясны, – резюмировала госпожа Май. – В заключение несколько слов для вас, господин Черепанов. Я надеюсь, вы станете настоящим другом нашему юному сотруднику. Поделитесь с Самсоном секретами журналистского мастерства. Не жадничайте. Чем вы собираетесь заниматься?
Фалалей достал из кармана пачку папирос, поняв последнюю фразу как завершение совещания.
– Собирался вместе с Самсончиком наведаться в полицию. Во-первых, познакомить его с нашими информаторами. Во-вторых, в надежде выловить там такой сюжетец, чтобы наши дорогие подписчицы зарыдали…
В этот момент из коридора, у открытой двери, в который топтался Данила, послышались странные звуки. Ольга вопросительно подняла брови, бросила взгляд на часы и перевела его на старичка. В парадную дверь нещадно барабанили руками и ногами.
– Открыть? – спросил он.
– Открывай уж, закончили, – распорядилась Ольга Леонардовна и встала.
Ее сотрудники с нетерпением ждали, когда она покинет помещение, чтобы в очередной раз обсудить несносный характер своей работодательницы. Но дать волю своему злословию они не успели: в помещение ворвался человечек, похожий на лягушку, в клетчатом пальто и котелке. Из-под пальто виднелись короткие, кривые в коленках, кавалерийские ноги.
– Стойте, стойте, неужели я опоздал? – закричал он с порога.
– А вы разве не имеете часов, господин Братыкин? – осведомилась Ольга. – Совещание закончилось.
Она двинулась к дверям, чтобы уединиться на своей половине. Но клетчатый кавалерист попятился и загородил дверной проем.
– Простите ради Бога, Ольга Леонардовна! Но охотничий азарт в нашем деле неистребим. Опоздал, каюсь, но принес вам такое, что вы меня простите, Богом клянусь! А ведь мог бы…
– Что? – Ольга топнула ногой. – Что вы могли? Принести вашу чушь в другое издание?
– Нет, нет и нет, – стал отпираться Братыкин. – Только «Флирту», и больше никому. Снимочек золотой, клянусь Богом! И сделал я его на Куликовом поле!
– Никак любовное письмо от Дмитрия Донского нашли? – злобно фыркнула Аля.
– Хуже! – Братыкин подпрыгнул на месте. – Нет! То есть лучше! Обнаженный труп молодой женщины, а на груди ее фанерная дощечка с надписью: «Эльза, вот до чего доводит флирт!».
Глава 7
Снимочек оказался не так уж и хорош, как разрекламировал его Братыкин. На прямоугольнике матовой, шершавой бумаги различались лишь слабые очертания женского тела, припорошенного снежком: крепкие бедра, округлые колени, раскинутые руки, покатые плечи. Темное пятно вокруг головы походило на разметавшиеся волосы, а могло быть и чем-нибудь другим. Вместо лица – бледный овал с темными впадинами глазниц и рта. Впрочем, фотограф клялся, что искусство ретуши исправит все изъяны. Госпожа Май молча раздумывала.
Самсон, всмотревшись в снимок, стоял ни жив ни мертв. Он еще не видел в своей жизни мертвых женских тел и потому не знал: остаются ли мертвые тела такими же, как и при жизни. Расплывчатое тело могло быть его Эльзой, а могло и не быть. Четче всего получилась фанерная дощечка с надписью, где присутствовало заветное имя. Он не знал, хочет ли убедиться в том, что его возлюбленная и тайная жена мертва…
– А что, если я по материалам дознания напишу «исповедь погибшей души»? – с горячностью воскликнул Фалалей. – Я чувствую, здесь есть подлинная трагедия любви, измены, страсти…
– Попробуй, – с сомнением в голосе согласилась Ольга. – А вы все держите рот на замке. Надпись двусмысленная, как бы не обернулась против журнала. К слову сказать, как вы, господин Братыкин, очутились на Куликовом поле?
– О, это неважно, – фотограф стушевался, – игра случая, фортуна, так сказать…
Но Ольга уже его не слушала, она величественно удалялась в свои покои, а за ней следовал печальный господин Либид. Только он, только он понял бурю чувств, охватившую бедное сердечко юного Самсона: проходя мимо своего протеже, Эдмунд Федорович легонько потрепал его по плечу.
– Уединилась со своим любимчиком, – плотоядно причмокнул Сыромясов, когда парочка скрылась.
– Нет, вы только подумайте, она нас шантажировала! – оскорблено закатил глаза Синеоков, шествуя за толстым обозревателем мод к Даниле, занявшему свой пост у столика в коридоре. – И как же мы должны беречь ее Эдмунда?
– Нам придется установить очередность в слежке за ним, – предложил вполголоса Платонов, – иначе на всех нас падет подозрение. Сегодня могу его взять под опеку я, а завтра Сыромясов, послезавтра еще Синеоков. И Мурычу сообщим. А там и Черепанов освободится.