Кресение

Шевцов Александр Александрович

Но мы дуем на это место, появляются новые ощущения – холодок на коже, – внимание переключается на то действие, которое совершает другой человек, к тому же происходит внутреннее осознавание, что твое требование исполнено, о тебе заботятся, сознание отвлеклось от боли, и она уменьшилась. Точнее, уменьшилась сила восприятия боли, от чего кажется, что уменьшилась сама боль.

То же самое происходит и при поглаживании.

Очень правдоподобное объяснение. Правдоподобие его тем выше, что все описанное действительно работает. Вот только мы не знаем, как. И мы не знаем, что такое внимание. И не знаем, что такое боль.

Что, собственно

говоря, болит? Тело? Место ушиба? Но уберем сознание – боль пропала. Без сознания боли нет. И стоит нам об этом задуматься, как мы медленно, но неизбежно приходим к мысли, что боль – это явление сознания. Это вообще не телесно, это нечто, что живет только в сознании.

И мы знаем людей, которые, осознав это, воспитывают в себе способность не чувствовать боли. Они прокалывают себе кожу и органы, пьют кислоту, ходят по огню. Куда делась боль?

Естественник может сказать что-то вроде: боль осталась, просто произошли своеобразные разрывы в проводах, называемых нервами. Теперь нервы не передают сигналы о боли в мозг… Весьма уязвимое возражение. Возражение, которое держится только потому, что те, кто придерживается этого мнения, в действительности не исследователи и не задавали естественно рождающихся отсюда вопросов.

Например, таких: а как можно прервать подачу сигнала по нервам? Провода-то эти в действительности не разорваны. И мозг не поврежден. Далее. Просто примите, что человек – действительно биомеханическая машина. И попробуйте представить, что у этой машины один из сенсоров подает сигнал о боли, которая в действительности не есть ощущение боли, а есть знак того, что какая-то часть этой машины подвергается разрушениям, и поэтому надо действовать, надо спасать себя. И как машина могла бы не слышать этот сигнал? И не отвечать?

Только если где-то в электрической цепи или в механике, реагирующей на сигнал, появились повреждения. Но они легко обнаруживаются обслуживающими машину механиками. Это значит, что будь человек механичен, при раскрытии в себе способности не чувствовать боль, он должен был бы произвести какое-то разрушение в своей механике. И механики должны были бы это обнаружить. Причем, обнаружить именно как механическое повреждение. Но таких повреждений нет! Нервы целы и не порваны!

Правда, на это можно возразить, что повреждение может быть в программном обеспечении: с механикой все в порядке, но ты перепрограммировал свой компьютер так, что он сигнал «Боль! Надо спасать разрушающийся орган!» – воспринимает, но читает как: «Боль есть, но разрушения нет, делать ничего не надо». Или вообще: «Боли нет, получаю наслаждение».

И ведь такое действительно делается под гипнозом. Я сам во время службы в армии протыкал ребятам руки толстой иглой. Усыплял под гипнозом и протыкал, а потом будил и давал им полюбоваться собственным героизмом. Вот оно, доказательство, правда?

Но это лишь доказательство того, что суть – в сознании. И оно может прямо управлять и веществом и механикой, меняя их.

И еще вопрос: а почему при этом тело-то не разрушается? Если это всего лишь испорченное прочтение сигнала «Происходит разрушение!», то оттого, что ты его переиначишь, орган-то разрушаться не прекратит! А я сам ходил по углям и выводил на них множество людей. И ведь ожогов нет! Точнее, если настрой был верным, ожоги либо не возникают вообще, либо появляются точечно и всегда в тех местах, которые как-то связаны с болезненностью какого-то из внутренних органов, что отчетливо осознается самим человеком.

Ступня в данном случае работает как некая зона Захарьина – Геда. Она позволяет диагностировать, что происходит в теле. Но не разрушается!

А это невозможно, если бы связи были механическими, а тело – машиной.

Тело, быть может, и можно уподоблять машине в каких-то отношениях. Но мы очень плохо знаем, что такое тело. И мы сильно ограничиваем себя в возможности понимания его, придерживаясь лишь жестких механических описаний. Тело сложнее. Однажды это станет очевидностью и для науки.

А пока я позволю себе некоторые предположения, которые вовсе не надо считать сокровенным знанием и принимать на веру.

Вот мать гладит ребенка, который ушибся, и из места ушиба уходит боль. Гладит ли она его только телом? Или она ему и душой сочувствует? Ответ очевиден. При этом лечении боли происходит и душевное воздействие, и телесное касание. Но можно говорить и о взаимодействии сознаний.

Мы не знаем, что такое боль. Но это определенно и явление сознания.

И вот боль начинает уходить. Что происходит? Просто затухает очаг возбуждения в коре головного мозга? Или же из места, где произошел ушиб, извлекается нечто, вроде «вещества боли»? Например, знание о том, что это место разрушается? Мы можем твердо придерживаться теории возбуждений, но не можем уверенно отрицать и второго предположения, хотя бы потому, что его никто не проверял.

И я не буду утверждать, что оно единственно верно. Тем более, что «знание» весьма отличается от «вещества боли». Я даже пока не представляю, как их объединить в какое-то понятие, хотя это и необходимо, потому что народ уже сделал это, назвав единым именем «боль».

Но если просто продолжить предположение о некой вещественности боли, то можно ли найти объяснения тому, как она убирается материнским прикосновением? Это при том, что работает и отвлечение внимания, которое снижает уровень боли, но не убирает ее полностью. Вот об этом предположительном остатке и идет речь.

Итак, куда может уходить та часть боли, которая присутствовала «знанием боли» или «знанием разрушения» в месте ушиба? Она и давала сигнал в мозг, чтобы запустить спасительные действия. Но потом разрушение сохраняется, а действовать больше не надо, боль затихла. И ушла. Куда?

Если у нее есть некая, пусть самая условная «вещественность», то при прикосновении руки другого человека она ушла в эту руку. Точнее, в другое тело, как некое пространство или объем, способный вмещать в себя содержания. Ясно, что это объем не совсем телесный. Он одновременно и объем сознания или объем того условного «вещества», к которому принадлежит и боль.

С народной точки зрения, тело, такое вещественное и плотное, выглядит пустой оболочкой, внутри которой живут Боли, Болезни, Лихорадки, Духи и прочие «содержания сознания». И это не такая уж метафора или условность языка.

Боль от ушиба ощущается «живущей» в той части тела, где ушиб. Боль от болезни «живет» в том органе, который болит, боль душевная – там, где живет Душа…

Пусть все сказанное мною – лишь предположение, гипотеза, но понять, что такое Душевная беседа, можно, лишь допустив ее как некое исходное видение того, как же устроен человек, видение, бывшее основой народного мировоззрения, что я и постарался показать в первой части книги.