Крест мертвых богов
Шрифт:
– Ненавижу, – буркнул Данила. Не знаю, кого он имел в виду, но я обрадовалась: первое слово за несколько дней.
Потом был ресторан, дорогой по местным меркам, недавно отремонтированный, но все равно провинциальный от неровного, местами уже протертого пола до официантов, сонных, неторопливых и отчего-то обиженных на весь свет. Ресторан запомнился в деталях, вроде крошечного скола на ободке хрустальной рюмки и хлебных крошек, рассыпавшихся по белой скатерти.
Данила не пил, ему нельзя. Старушки, видя подобное безобразие,
Говорили речи, долгие и правильные. Пили, много и правильно. Поминали, тоже правильно. Вообще это были очень правильные похороны.
Только вот я не могла отделаться от впечатления, что мы с Данилой тут лишние.
А потом одна из теток, грузная, взопревшая в лаково-черной броне траурного платья, краснолицая и пьяная даже с виду, поднялась и громко, чтобы все слышали, поинтересовалась:
– Что, довел мать до могилы? – Она смотрела на Данилу, а я – на нее, на бисеринки пота, запутавшиеся в темных усиках, на растекшуюся, частично съеденную помаду, на подбородки, подпертые воротником платья.
Смотрела и не могла понять, чего ей надо.
– Довел… а я говорила Наташке, что тебя лупить надо… а она не слушала, теперь вот… в могиле… в земле сырой… – Тетка заголосила, запричитала, а остальные гости, собравшиеся в ресторане, с вежливым молчанием наблюдали за этим представлением.
Сочувствовали горю. Соглашались.
– Пойдем, – я дернула Данилу за рукав, он посмотрел растерянно, беспомощно, так, что мне захотелось убить пьяную дуру. Вместо этого повторила: – Пойдем отсюда.
– Нельзя, – моментально зашептала соседка слева, бледная, сухопарая, похожая на засушенного сверчка. – Близким родственникам не положено вот так уходить. Неправильно.
– Плевать. Дань, идем давай, нечего здесь делать.
Ташкина квартира пахла свечным воском, ладаном, хвоей. Зеленые лапки тянулись от двери на улицу, иглы лежали и в коридоре. В комнате молчаливым свидетельством недавних событий – закрытые тряпками зеркала и две табуретки, на которых стоял гроб. Данила сел на одну, я на другую. На разговор не осталось сил, но молчание убивало.
– Та тетка, в ресторане, кто она?
– Евгения Степановна, наша соседка… они с мамой дружили.
Снова молчание. Переполненным запахами воздухом невозможно дышать. Я только сейчас понимаю, что снова в состоянии ощущать запахи, но вместо радости ощущаю лишь тоску и чувство вины.
– Это я, – Данила облизал губы. – Я во всем виноват…
– Глупости.
– Нет, не глупости. Ты просто не знаешь, не понимаешь… я должен был передать кое-что, я передал, а они сказали – украл, сказали – три дня, чтоб найти и вернуть. Я хотел… это из-за меня ее… и меня тоже. И хорошо, если убьют.
Данила
Может, тогда не будет настолько больно.
Виноват, виноват, виноват… слово крутилось в голове, царапало буквами-шестеренками. Хотелось взять – да с размаху головой об стену, чтобы выбить боль, избавиться от нее. Не поможет, только если сдохнуть.
У Ратмира есть «наган», он порой под настроение предлагает сыграть в русскую рулетку, но желающих не находится. А вот сейчас Данила согласился бы. А еще с гораздо большим удовольствием засунул бы дуло в пасть Ратмиру и на спусковой крючок, без проблем и колебаний.
Сука он, тварь и скотина.
Маму убил.
Мамы нету… всегда была, а теперь нету. От этого так странно, что боль приобретает оттенок удивления. Разве возможно такое?
Не стало, сегодня говорили, что не стало хорошего человека, достойного, честного и дорогого всем присутствующим. А Данила силился увязать слова с мамой, и не выходило. Достойный, честный… она добрая была и помогала всем, и сердиться долго не умела, и расстраивалась из-за всякой ерунды.
Из-за него, Данилы, расстраивалась и из-за него умерла.
– Иди спать, – тетка провела рукой по волосам, раньше она никогда не прикасалась к нему, а теперь вдруг чего-то… жалеет. Насрать на жалость, завтра он найдет Ратмира и убьет, и плевать, если посадят. Или положат на месте, лишь бы добраться до сукина сына.
Данилу ждали. Ярик в новенькой форме, чужой какой-то, неприятный, неприветливый. И еще один, видно, из тех, которых недавно приняли.
– Привет, Дан. Там это, Ратмир велел сразу, как явишься, к нему, – Ярик старательно отводил взгляд. – Ты это, ну, знаешь куда.
Данила знал. В клубе ничего-то не изменилось: грязно, темно, прохладно, дом старый, выкупленный Ратмиром и подремонтированный, но все равно какой-то полузаброшенный, что ли. Мусор, кружки грязные, пластиковые стаканчики, пакеты, чьи-то носки в коридоре, берцы с налипшими на подошву комками грязи. Прежде все это казалось нормальным и даже добавляло прелести относительно независимого существования.
Народу было немного, кто-то здоровался с Данилой – он отвечал, кто-то о чем-то спрашивал и даже пытался шутить… дверь в Ратмиров кабинет была приоткрыта, стучать Данила не стал.
– А, явился наконец, – Ратмир оскалился улыбкой. – Я уж думал, что за тобой посылать придется. Что молчишь?
Данила пожал плечами. О чем говорить?
– Ну, рассказывай давай, с чего это вдруг на малую родину потянуло, я уж решил, что ты совсем москвичом стал, – Ратмир сидел, поставив локти на стол, на левой руке шрам, на правой – татуировка. – Хорошо. Давай начистоту. Значит, медалек ты не нашел, верно?
Данила кивнул.
– И теперь полагаешь, будто я убил твою мать. Да, я знаю, что случилось, и поэтому хотел поговорить с тобой. Видишь, я безоружен, хотя, зная тебя, предполагаю, что явился ты отнюдь не с добрыми намерениями.