Крестоносцы. Том 1
Шрифт:
Рассвет прервал его размышления. День вставал ясный, но холодный. Мацько чувствовал себя заметно лучше, дышал ровней и спокойней. Он проснулся только тогда, когда солнце уже стало сильно пригревать, открыл глаза и сказал:
— Полегчало мне. Где это мы?
— Подъезжаем к Олькушу [47] . Знаете?.. Где серебро добывают и серебрщину отдают в королевскую казну.
— Вот бы нам все недра земные! То-то бы Богданец застроили!
— Видно, вам уже легче стало, — засмеялся Збышко. — Ого-го! И на каменный замок хватило бы! Давайте-ка заедем к ксендзу, там
47
Олькуш — город в Краковской земле, в XIV–XVI вв. переживал пору расцвета рудных промыслов (добыча серебра, свинца). Ныне в Катовицком воеводстве.
— Я человек грешный и покаюсь с радостью, — ответил Мацько. — Снилось мне ночью, будто черти стаскивали с меня сапоги и между собой по-немецки болтали. Благодарение Создателю, полегче мне стало. А ты соснул ли хоть маленько?
— Как же мне было спать, когда я за вами глядел?
— Ты приляг хоть немножко. Как приедем, я тебя разбужу.
— Не до сна мне!
— Что ж тебе спать не дает?
Збышко поглядел на дядю детскими своими глазами:
— Что ж, как не любовь? Да у меня от вздохов уже колики в животе. А не сесть ли мне на коня, авось станет легче.
И Збышко соскочил с телеги и сел на коня, которого ему проворно подвел подаренный Завишей турок. Мацько от боли то и дело хватался за бок, но, видно, думал не о своей болезни, а о чем-то другом, потому что качал головой, причмокивал и наконец сказал:
— Дивлюсь это я, дивлюсь и надивиться не могу, что это ты до девок так охоч, ведь ни отец твой, ни я не были такими.
Но Збышко вместо ответа выпрямился вдруг в седле, подбоченился, поднял голову вверх и залился песней:
Плакал я до зорьки, и роса уж пала. Где ж, моя голубка, где ж ты запропала? Больше не увижу девушки я красной, Выплачу от горя свои очи ясны. Эй!Это «эй!» раскатилось по лесу, отдалось от придорожных деревьев и, отозвавшись эхом вдали, замерло в лесной чаще.
А Мацько снова пощупал свой бок, в котором застряло немецкое жало, и сказал, покряхтывая:
— В старину люди поумней были — понял?
Однако задумался на минутку, словно вспоминая давние времена, и прибавил:
— А впрочем, и в старину дураки бывали.
Но тут они выехали из лесу, за которым увидели рудный двор, а за ним зубчатые стены Олькуша, возведенные королем Казимиром, и колокольню костела, сооруженного Владиславом Локотком.
Х
Гостеприимный приходский каноник, поисповедав Мацька, оставил путников на ночлег, так что они выехали только на следующий день утром. За Олькушем они повернули в сторону Силезии, вдоль границы которой должны были ехать до самой Великой Польши. Дорога большей частью пролегала дремучим лесом, где на закате то и дело раздавался рык туров и зубров, подобный подземному грому, а по ночам в чаще орешника сверкали глаза волков. Но куда большая опасность грозила на этой дороге путникам и купцам от немецких или онемечившихся силезских рыцарей, чьи небольшие замки высились то там, то тут вдоль границы. Правда, во время войны короля Владислава с опольским князем Надерспаном, которому помогали его силезские племянники, поляки разрушили большую часть этих замков; все же здесь всегда надо было быть начеку и, особенно после заката солнца, не выпускать из рук оружия.
Однако наши путники спокойно продвигались вперед, так что Збышку уже наскучила дорога, и только однажды ночью на расстоянии одного дня езды до Богданца они услышали позади конский топот и фырканье.
— Кто-то едет за нами, — сказал Збышко.
Мацько, который в эту минуту не спал, поглядел на звезды и, как человек опытный, заметил:
— Скоро рассвет. На исходе ночи разбойники не стали бы нападать, им, как начинает светать, пора по домам.
Збышко все-таки остановил телегу, построил своих людей поперек дороги, лицом к приближающимся незнакомцам, а сам выехал вперед и стал ждать.
Спустя некоторое время он увидел в сумраке ночи десятка полтора всадников. Один из них ехал впереди, в нескольких шагах от прочих, но, видно, не имел намерения укрыться и громко распевал песню. Збышко не мог разобрать слов, но до слуха его явственно долетало веселое «Гоп! Гоп!», которым незнакомец заканчивал каждый куплет своей песни.
«Наши!» — сказал он про себя.
Однако через минуту крикнул:
— Стой!
— А ты сядь! — ответил шутливый голос.
— Вы кто такие?
— А вы кто такие-сякие?
— Вы что за нами гонитесь?
— А ты что дорогу загородил?
— Отвечай, а то тетива натянута.
— А наша перетянута — стреляй!
— Отвечай по-людски, ты что, в беде не бывал, нужды не видал?
На эти слова Збышку ответили веселой песней:
Нужда с нуждой повстречались, На развилке в пляс пускались… Гоп! Гоп! Гоп! Что ж так лихо расплясались? Верно, век уж не встречались… Гоп! Гоп! Гоп!Збышко поразился, услыхав такой ответ, а тем временем песня смолкла, и тот же голос спросил:
— А как здоровье Мацька? Скрипит еще старина?
Мацько приподнялся на телеге и сказал:
— Боже мой, да ведь это наши!
Збышко тронул коня.
— Кто спрашивает про Мацька?
— Да это я, сосед, Зых из Згожелиц. Чуть не целую неделю еду за вами и расспрашиваю про вас по дороге.
— Господи! Дядя! Да ведь это Зых из Згожелиц! — крикнул Збышко.
И все весело стали здороваться. Зых в самом деле был их соседом и к тому же человеком добрым, которого все любили за веселый нрав.
— Ну, как вы там поживаете? — спрашивал он, тряся руку Мацька. — Еще скачете или уже не скачете?
— Эх, кончилось уже мое скаканье! — ответил Мацько. — До чего же я рад вас видеть. Боже ты мой, будто я уж в Богданце!
— А что с вами? Я слыхал, вас немцы подстрелили.
— Подстрелили, собачьи дети! Жало застряло у меня между ребрами…
— Боже ты мой! Как же вы теперь? А медвежьего сала попить не пробовали?
— Вот видите, — сказал Збышко, — все советуют пить медвежье сало. Нам бы только доехать до Богданца! Сейчас же пойду на ночь с секирой под борть.